— Ты гнусен, как трупная муха, — отозвался Червь, покосившись на приятеля. — Все чего-то дергаешься, пытаешься что-то разнюхать, разведать...
— Я выжить хочу, только и всего, — разозлился Гидра. — Разве это странно? Чем больше знаешь, тем больше шансов!
— Никогда не слышал больше глупости, — проговорил Червь, завалившись на спину на свой мешок. — Во-первых, твои шансы зависят только от того, как ты проявишь себя в бою. А во-вторых, в данном конкретном случае победишь ты или проиграешь, не имеет никакого значения. Потому что все мы умрем. Как побежденный вчерашним соратником противник — или как жертва акадам. Поэтому вся эта твоя мышиная суета попросту бессмысленна.
Гидра фыркнул, но промолчал.
И, откинувшись на спину, уставился в потолок...
А стражники с Шакканом тем временем шли по извилистым коридорам темницы, открывая все новые и новые двери.
Юноша хотел снова спросить, ведут ли они его убивать, или все-таки по какой-то другой надобности. Но не стал.
Сейчас, перед лицом возможной смерти, он вдруг ощутил себя слабым и уязвимым. И он опасался, что если получит прямой ответ на свой вопрос, то не сможет его принять с должным достоинством.
— Стой здесь, — приказал стражник с копьем, останавливаясь перед очередной дверью. Его напарник торопливо сунул ключ в замок и, воровато оглянувшись, быстро провернул его.
— Входи, — потребовал он, приоткрывая дверь. — У вас пять минут.
Шаккан в растерянности замешкался у входа, и надсмотрщик с копьем подтолкнул юношу в спину и тут же запер за ним дверь.
Сердце в груди у Шаккана замерло.
Он очутился в крошечной каморке без окон, но зато с тремя дверями. Посредине стоял небольшой стол и две тяжелые скамьи, на одной из которых сидел человек в длинном зимнем плаще и с капюшоном на голове.
— Приветствую тебя, добрый человек, — проговорил Шаккан.
Фигура в плаще медленно поднялась, тяжело опираясь на трость с красивой серебряной ручкой в виде змеи.
— Шаки, — проговорил человек, снимая с головы капюшон.
Юноша увидел перекошенное немолодое лицо, сизые щеки, наполовину седые волосы, сбившиеся под капюшоном...
— Не узнал? — спросил мужчина с тростью.
— Дядюшка Аливий?! — ахнул Шаккан.
— Да, мальчик. Это я. Или, вернее, то, что от меня осталось...
Юноша его уже не слушал. Он бросился Аливию на шею, как ребенок к отцу.
— Ну-ну, — проговорил Аливий, похлопывая юношу по плечу. — Не нужно. У нас слишком мало времени. Давай присядем? Мне трудно стоять на ногах, несмотря на то, что их у меня теперь три, — кивнул он на свою трость, скривившись в ироничной усмешке.
— Что с тобой? Ты болен? — взволнованно спросил Шаккан, послушно присаживаясь за стол.
Аливий покачал головой.
— Узник, приговоренный к гибели, заботится о моем здоровье?.. Да, Шаки. Ты ничуть не изменился. Я не просто болен, дитя. Я умираю. И не просто умираю. Я... в некотором смысле уже мертв.
Тяжело переставляя ногами, Аливий подошел к столу, ухватился рукой за его край и только потом грузно опустился на скамью.
— Я знаю, что тебе пришлось пережить немало. Но и тут у нас... тоже было неспокойно, — усмехнулся дядюшка. — Начался перераздел территорий. Семья Радиса уничтожена. Наследник Матуса — тоже. И мои сыновья, твои названые братья... Тоже мертвы.
Шаккан побелел лицом.
— Тано и Гаен?..
— Были якобы убиты разбойниками, — с кривой усмешкой проговорил Аливий. — Дом Аррумуса опустел. В нем больше нет молодых орлов, Шаккан. Только один полумертвый, разбитый сердечным ударом старик.
— Дядя... — шепотом проговорил ужаснувшийся новостям Шаккан. — Святые акады, как же так!..
Аливий вытащил из кармана крошечную табакерку, вынул оттуда какую-то пилюлю и сунул себе под язык, прикрыв глаза.
— Слушай меня, дитя. Слушай внимательно! Пусть наше гнездо опустело, но не все птенцы нашего дома были убиты. Потому что один из них до сих пор жил в пустыне, сокрытый от всех.
Старик протянул руку и крепко сжал плечо растерянного юноши.
— Слушай и запоминай. Согласно королевскому правилу сохранения двенадцати главных домов наследником становится тот, кто остается последним и единственным носителем акады. А значит, род Аррумуса не умрет, потому что его продолжишь ты!
— Я? — недоумевающе проговорил Шаккан. — Но я... Как я? Нас ждет арена, и...
— И ты победишь!..
Старик тяжело дышал, будто ему не хватало воздуха.
— Дядюшка, тебе плохо! — воскликнул Шаккан, вскакивая со своего места. — Я позову стражу, тебе помогут!..
— Стой, безумец! Подойди сюда. Мне уже никто не поможет... — он попытался встать следом за Шакканом, чтобы удержать его, но едва не упал, теряя координацию.
Юноша бросился к старику, подставляя плечо.
Аливий крепко вцепился в приемыша скрюченными пальцами, как коршун в добычу.
— Возьми род в свои руки... — проговорил Аливий. — Унаследуй все, что тебе положено...
— Но я не смогу, — испуганно проговорил Шаккан. — Я же — дингир! И должен умереть...
— Ты не умрешь, — прохрипел Аливий. — Они не посмеют. Они не смогут! Ты победишь и займешь мое место, потому что ты станешь единственным носителем девятой акады! А носителей великих акад... не приносят в жертву! Слышишь, мальчик? Ты — последний из рода Аррумуса!..
Ноги старика подкосились. Шаккан не смог удержать его, и тело Аливия сползло из некрепких рук на пол.
— Тебе нужен лекарь, — испуганно пробормотал Шаккан. — Тебе срочно нужен лекарь!..
— Шаки... Ты — младенец в теле пятнадцатилетнего мужчины... — с трудом ворочая языком, проговорил Аливий. — Я сам принял яд. Только что. А перед этим я... — его дыхание на мгновение прервалось, в груди что-то захрипело. — я собрал на себя все стигмы нашей акады... Прими свое наследство, дитя. И, если будет нужно, убей любого, кто попробует тебя... тебя... остановить. Прими насле...
Договорить Аливий не смог.
Судорога прошла по всему телу старика, глаза закатились...
И в это самое мгновение Шаккана будто ударило молнией. Он дернулся и слабо вскрикнул, выпуская мертвое тело из рук.
Хватая ртом воздух, юноша застонал, не в силах выдержать тот жар, что мгновенно наполнил его до краев.
Внутри все пылало. Казалось, внутренние органы и кости от такого огня должны были расплавиться, сгореть, превратиться в прах. Но сердце билось все сильней и уверенней, кожа сияла золотом, на руках, плечах, на груди и спине будто бы чей-то раскаленный клинок рисовал морозные узоры...
Тут двери открылись, и в каморку вбежали стражники.
— Твою мать! — выругался один из них. — Ты что сделал со стариком?!
Он подскочил к Шаккану, но, взглянув на юношу, надсмотрщик вдруг онемел и отступил.
Потому что теперь перед ним был вовсе не тот безобидный пленник, которого пять минут назад он привел сюда.
Кожа юноши сияла раскаленным золотом — точно так же, как и широко распахнутые огромные глаза и ресницы. Даже его волосы казались сотканными из золотистых нитей.
— Я ничего ему сделал, — сказал он. — Я любил его всем сердцем. Но он умер.
— Святые акады... — дрожащим голосом проговорил стражник. — Нас всех четвертуют... Как пить дать — четвертуют!
Шаккан, наклонившись к Аливию, закрыл ему глаза и на прощание крепко прижался губами к еще не остывшему лбу.
Потом поднялся.
Свечение, только что переполнявшее Шаккана, постепенно угасало.
— Отведите меня обратно, — попросил юноша. — Я очень устал.
— Но как я могу, господин? — пробормотал, заикаясь, стражник. — Как я могу теперь?..
— Я не господин, — приободряя своего конвоира, сказал Шаккан. — Просто нечаянно унаследовал то, что изначально мне не предназначалось.
— Но как можно... Как можно одного из двенадцати глав запереть в темнице?.. — с мукой в голосе отозвался стражник.
— Эй, ты там чего застрял? — раздался из-за двери голос его напарника. — Давай живей!