- Это бог древних, это ясно, - сказал жрец, пожав плечами в монистах из сверлёных камешков и косточек ящериц и мышей. - Но все боги древних и наши боги.
Он воздел руки к небу и затянул песню. Он пел о песках, о прекрасном Дне, о великих древних, которые тоже когда-то ходили по этому Дну. Песок таинственно курился вокруг него. Монисты звякали, ныли в раскалённом воздухе...
Стало темно. Лох на запястье, обвив тонким телом руку, мягко светился. Ящерица-лох быстро привыкала к хозяину, была беззуба и не кусалась, целый день спала, просыпалась к ночи и светилась в темноте. Только покорми, не забудь, мухами или жуками, а лучше мокрецами из древнего города. А то убежит на охоту, ищи потом себе нового лоха.
Стиха торопился. Вот уже и штырь, и летун позади. Осталось немного до скалы древних, торчавшей из песка. Скала была белая, развалившаяся, из неё торчали прутья, которые не сломать. Стиха достал из заплечного мешка два скребка и быстро открыл спрятанный им вчера лаз у самой стены. Песок, сначала сухой и сыпучий, становился всё плотнее, и вот уже стенки почти не осыпались. Парень скользнул вниз. Пролетел метров десять и упал в кучу песка. Лох на его запястье мягко светился. Но ящерица уже почуяла добычу, подняла голову.
Стиха торопливо отскрёб пальцем со стены жирного студенистого мокреца и сунул в мгновенно открывшийся змеиный рот. Тяжёлый валик размером с саму голову лоха прокатился от глотки и застрял в тощем тельце. Теперь лох будет ещё день переваривать и светить. Стиха улыбнулся, видя, как сыто и сонно прикрылись глаза ящерки...
В голубоватом свете лоха Стиха быстро отыскал свою отметину. Три царапины каменным ножом по стене, торчавшей на пересечении двух пыльных белых дорог. Свернуть и пройти до второго угла. Дальше - прямая и ровная стена.
Эти не по-людски ровные линии, непонятные штуковины, камни невероятной гладкости... Парень задумчиво касался стен, вёл пальцем по осколкам стёкол, мутных, в разводах, уже зная, чем заканчивается прикосновение к их острым краям. Собирал самые крупные осколки в мешок. Стекло крошилось, впивалось в пальцы. Но жрец показал ему, как лучше резать стекло, проведя по нему особым камнем.
Племя кочевало от одних развалин к другим. Иногда города древних не встречались подолгу. Тогда подолгу не было и воды. Потому что возле древних городов всегда есть вода.
В этот город Стиха прокапывался два дня. Развалины оказались совсем старыми и будто избитыми. Как если бы по городу стреляли из огромной пращи, поливали маслом и поджигали. Он точно горел, так закопчёны стены. Но песок и время затянули раны, сровняли выбоины и проломы.
Стиха оглядывался, здесь он уже был, но вдруг что-нибудь пропустил.
- Сгодится всё, - просила мать.
То же повторял вождь племени - Ти, что означало Сидящий. Но особенно усердствовал жрец.
- Слушай меня, - говорил он, тыкая в лоб костяшкой пальца, твёрдой как камень, - слушай и запоминай, песчаный червяк. В городах Древних надо брать всё. Если ты попал к очагу, принеси матери их черепки, мать будет счастлива. Если ты нашёл оружие, отдай его вождю племени, пока ты, дурак, не поранил им кого-нибудь другого. Нашёл то, не знаю что, принеси мне! Остальное продай.
Стиха вытащил из кучи обломков железную посудину с ручкой. Протёр ладонью, поднёс ближе к свету, чтобы рассмотреть. Белые звери, один меньше другого, шли друг за другом. Спереди и сзади у них был хвост. Огромные уши. Ноги-ступы. Стиха покрутил ручку, внутри посудины заскрежетало, посыпалась пыль. Парень бросил вещицу в мешок. "Если не возьмёт мать, отнесу жрецу..."
Взвалил на плечо два гнутых колеса. Поднял две крутилки. Железяка крутилась сразу в двух местах. Вокруг себя самой, потом, если ухватить обе те, что крутились вокруг себя, то можно было их покрутить вокруг железной трубки. Вождь собирал такие возле своего шатра, но для чего они, никто не знал. Разве что молотить семена туки, весной её столько, что тереть камнями приходилось день и ночь, чтобы зерно не сгорело в кучах.
Вытянул из завала полую трубку. Такие ценились особо. Почистить, и шипы ядовитой локии хорошо полетят из неё. Стиха осторожно дунул. Торопливо потёр нос. Чтобы не чихнуть. Разные люди бывают в засыпанных городах. Если калигула рядом, то чихнуть в следующий раз ты можешь уже на фестивале с козьим клеймом на лбу.
Парень собрал добычу, ещё раз окинул взглядом освещённое пространство. Прислушался, покачал головой. Нет, всё-таки не показалось. Стиха замер, вытянув шею.
До этого слышались какие-то звуки. Но звуки здесь бродят сами по себе, то ли камни трещат, то ли город кряхтит как старик - под тяжестью толщи песка. Но нет. Шум приближался. Далёкий крик, или слабый кто кричит. Как вой песчаного кота в ночи. Тяжёлое движение прямо к нему. Топот.
Стиха нырнул в проём стены, сбросил железяки, снял лоха с руки и спрятал в мешок. Нащупал на широком кожаном поясе нож. Посмотрел в щель. Глаза быстро привыкали. К тому же там, у бегущих по переходу, был свет, факелы. Они уже мелькали в проёме. Потянуло тяжёлым масляным духом.
Показался первый бегущий и орущий. Он был мал, его мотало из стороны в сторону от усталости, от стены к стене, заносило на бегу, он утыкался руками и опять бежал.
Упал на четвереньки, прокатился кубарем. Шагов десять до него. Совсем мальчишка. Собиратель. Мешок за спиной, драный балахон. Мальчишка оглянулся и забросил мешок в проём.
- Лезь следом, - рявкнул Стиха.
Тот закрутил головой, но медлить не стал, нырнул в спасительную темноту проёма.
- Чего сразу не спрятался?
- Удавки тут, - ответил мальчишка осипшим от крика голосом.
Стиха хмыкнул. Удавки испугался. Хватай её за горло и души.
Из-за поворота вывернул первый. Калигула. Юбка, набранная из железных пластин, каменный тесак и нож на поясе. Но в руке громилы блеснул другой нож. Стиха задохнулся от зависти. Вот бы такой найти, цены ему нет. Лезвие длиной с ладонь, шириной в два пальца, острое, не гнутое и не ломаное, как всё, что находится здесь, в развалинах. Потом правь, грей на огне и опять правь, а оно не правится.
Калигула шёл, заглядывая в проломы, светя факелом.
- Сколько их? - еле слышно спросил Стиха.
Мальчишка выставил в просвет обе руки с поджатым мизинцем. Многовато, обшарят все закоулки. Гул голосов растёкся пока по переходам. Но всё равно найдут. Продадут обоих. Лучше сдохнуть, чем оказаться в Долине Плача или стать калигулой.
Стиха достал торчавшую из-за плеча трубку, из-за пояса вытащил маленький кожаный мешочек с шипами.
Поднял палец перед носом мальчишки, чтобы тот был готов.
Стиха вложил шип, приложил трубку к губам. Калигула повернулся к щели, наклонился, заглядывая. Обдало жаром факела и смрадом вонючего потного тела. Стиха плюнул. Шип впился аккурат под ложечку, в ямку, где бьются часы.
Мужчина захрипел. Стиха поморщился. Шумно получилось. Оставалось надеяться, что не услышат.
Он дёрнул мальчишку за руку и стал быстро пробираться в темноте. Но пошёл не к выходу, а чуть вправо, чтобы забрать то, зачем сегодня пришёл сюда. Коробку, такую же, как четвёртого дня принёс жрец. Там, в глухом завале, их много, этих яиц. Раз жрец считает, что племени они нужны, он принесёт ещё. Жрец его похвалит. Услышит Айка, её глаза скользнут по нему, он будет доволен. Ха! Он уже теперь доволен, и Айка придёт к нему следующей ночью. Наверное, придёт. А утром он скажет матери, что у него есть подруга.
Сзади послышался крик.