Выбрать главу

ИГРА

Совсем не плох и спуск с горы: Кто бури знал, тот мудрость ценит. Лишь одного мне жаль: игры… Ее и мудрость не заменит.
Игра загадочней всего И бескорыстнее на свете. Она всегда — ни для чего, Как ни над чем смеются дети.
Котенок возится с клубком, Играет море в постоянство… И всякий ведал — за рулем - Игру бездумную с пространством.
Играет с рифмами поэт, И пена — по краям бокала… А здесь, на спуске, разве след - След от игры остался малый.
Пускай! Когда придет пора И все окончатся дороги, Я об игре спрошу Петра, Остановившись на пороге.
И если нет игры в раю, Скажу, что рая не приемлю. Возьму опять суму мою И снова попрошусь на землю.

ВЕЕР

Смотрю в лицо твое знакомое, Но милых черт не узнаю. Тебе ли отдал я кольцо мое И вверил тайну — не мою?
Я не спрошу назад, что вверено, Ты не владеешь им,— ни я: Всё позабытое потеряно, Ушло навек из бытия.
Когда-то, ради нашей малости И ради слабых наших сил, Господь, от нежности и жалости, Нам вечность — веером раскрыл.
Но ты спасительного дления Из Божьих рук не приняла И на забвенные мгновения Живую ткань разорвала…
С тех пор бегут они и множатся, Пустое дление дробя… И если веер снова сложится, В нем отыщу ли я тебя?

СЛОЖНОСТИ

К простоте возвращаться — зачем? Зачем — я знаю, положим. Но дано возвращаться не всем. Такие, как я, не можем.
Сквозь колючий кустарник иду, Он цепок, мне не пробиться… Но пускай упаду, До второй простоты не дойду, Назад — нельзя возвратиться.

ЛАЗАРЬ

Нет, волглая земля, сырая; только и может — тихо тлеть; мы знаем, почему она такая, почему огню на ней не гореть.
   Бегает девочка с красной лейкой,    пустоглазая, — и проворен бег;    а ее погоняют: спеши-ка, лей-ка,    сюда, на камень, на доски, в снег!
Скалится девочка: «Везде побрызжем!» На камне — смуглость и зыбь пятна, а снег дымится кружевом рыжим, рыжим, рыжим, рыжей вина.
   Петр чугунный сидит молча,    конь не ржет, и змей ни гу-гу.    Что ж, любуйся на ямы волчьи,    на рыжее кружево на снегу.
Ты, Строитель, сам пустоглазый, ну и добро! Когда б не истлел, выгнал бы девочку с лейкой сразу, кружева рыжего не стерпел.
   Но город и ты — во гробе оба,    ты молчишь, Петербург молчит.    Кто отвалит камень от гроба?    Господи, Господи: уже смердит…
Кто? Не Петр. Не вода. Не пламя. Близок Кто-то. Он позовет. И выйдет обвязанный пеленами: «Развяжите его. Пусть идет».

1918-1938

ГРЕХ

И мы простим, и Бог простит. Мы жаждем мести от незнанья. Но злое дело — воздаянье Само в себе, таясь, таит.
И путь наш чист, и долг наш прост: Не надо мстить. Не нам отмщенье. Змея сама, свернувши звенья, В свой собственный вопьется хвост.
Простим и мы, и Бог простит, Но грех прощения не знает, Он для себя — себя хранит, Своею кровью кровь смывает, Себя вовеки не прощает - Хоть мы простим, и Бог простит.

ДОМОЙ

Мне —   о земле —     болтали сказки:       «Есть человек. Есть любовь».
А есть —   лишь злость.     Личины. Маски.       Ложь и грязь. Ложь и кровь.
Когда предлагали   мне родиться —     не говорили, что мир такой.
Как же   я мог     не согласиться?       Ну, а теперь — домой! домой!