Идут стихи —
как пламя из потемок,
как вишенка с надкусанной губы.
1965
Уходит дерево
Нам дерево дано за образец
стремленья вверх,
урок противоречья.
Земля и небо — дело человечье.
А дерево как будто ни при чем.
Но корни нас уводят в духоту,
как поезд в полдень, вздрагивая, катит.
Квадрат окна скользит по проводам.
И церковка скользит по горизонту,
о отставая, то перегоняя…
Носы и лбы расплюснуты в окне.
И мы — по горло в этой глубине.
Но я не верю в эту иллюзорность.
Падение вытягивает стропы,
и боль в костях сдвигает позвонки.
Взлетает жук —
на грани катастрофы,
расталкивая телом стебельки,
свой малый вес —
себя одолевая.
И смысл его гуденья: «Отпусти!»
Любой отрыв как перелом кости.
И взлет любой — на грани катастрофы!
Взлетаю я и превращаюсь в строфы,
в единый вздох — «О родина, прости!».
А дерево убьют,
потом расколют,
сведут огнем — голодным и худым.
Уходит дерево —
в полет уходит дым.
Взлетаю я и превращаюсь в строфы…
1965
Понедельник
Постой… Какой сегодня день?
Опять, наверно, понедельник.
Проблема — мужества и денег,
когда и ночью не до сна.
Но почему такая стужа?
Такая поздняя весна?
И это небо надо мной,
как опрокинутая лужа.
Но день проходит стороной —
гудком чужого парохода.
И я, как мальчик из похода,
пришел, поставил рюкзачок.
Шипит на кухне сковородка.
Сверчит сверчок, как телефон.
И ты кричишь мне:
— К телефону! —
и пробегаешь на балкон,
и вновь кричишь из-за окна:
— Какой нам вывесили месяц!
Но почему такая стужа?
Такая поздняя весна?
А я, ты чувствуешь, простужен.
Хрипит гармоника в груди.
А может, грипп — не подходи!
А может, тиф или проказа?
Неизлечимая зараза?
Какая, право, дребедень!
Я просто нынче целый день
курил чужие сигареты,
читал заборные газеты,
продрог и ноги промочил…
1965
К России
(Евгению Яковлевичу Хазину)
Я не болезнь, я боль твоя, Россия,
Не праздничная тряпка к ноябрю,
Но, словно придорожная осина,
Стыдом твоим горюю и горю.
Я — крик и кровь,
Рассеченная бровь,
Молитва, подымающая крыши,
И та слеза, что катится в тиши.
И ты меня, смотри, не заглуши!
Шагни в огонь — и ты меня услышишь
И в слове «ах!»,
И в вопле,
и в мольбе.
Я не с тобой,
Не рядом,
Я — в тебе:
Я не болезнь,
я боль твоя,
ты слышишь?
Иду, по язвам боязно ступая,
То острая, как нож
(Но я не нож!),
То нудная, подспудная, тупая —
Осины оклеветанная дрожь.
И ты меня, как лошадь, не стреножь,
Не жги, как придорожную осину,
Что плачется, как нищий, на миру.
Я — боль твоя.
И если я умру —
Тебе ж не поздоровится, Россия…
1965
Стены
Как странно ощущение стены —
и с внутренней и с внешней стороны,
как мать и мачеха:
одна из них теплее,
другая — откровенно холодна.
Незримые…
и видимые стены,
и стены — только видимость одна.
Как много места занимают стены!
Но ты — моя,
а я — твоя стена…
Как странно ощущение стены.
Как глухо это мертвенное — «к стенке!» —
кирпич на лбу и содранность спины,
и все мурашки мира — на спине.