Но голосом Гитлера: «Смерть всем им, смерть»!
И это про нас, милый, и это про нас.
Я пуделя видел в жилетке зимой,
Я видел, как кошку звали домой.
Вот так бы немецких евреев, милый, вот так бы немецких евреев.
Хожу я к причалу – считаю там дни,
На рыбок гляжу, свободны ль они?
Всего в трех шагах, милый, всего в трех шагах.
Вороны слетелись в заснеженный парк.
Живут без политиков, карр, себе, карр...
Потому что они не люди, милый, потому что они не люди.
Приснился мне дом, и в нем тьма этажей,
И сотни там окон, и сотни дверей.
Но где же там наши, милый, где же там наши?
Стоял на равнине, сияла звезда,
И сотни солдат– туда и сюда....
Это по наши души, милый, это по наши души .
Брюссель зимой
Струны спутанных улиц, кем - бог весть,
фонтаны немые, впавшие в сон,
город тебя избегает, он лишен
качества говорящего – «Я есть».
Только бездомные знают – есть ли,
местность обычно к смиренным добра,
несчастья их собирают вместе
и зима вмещает, как Опера.
И воскресает в ночи особняк,
чьи окна рдеют, как в сёлах дома,
словно фургон набита смыслами речь.
Во взгляде – История; право сберечь
этот город жестокий любой чудак
выкупит здесь почти задарма.
Отрочество
Пейзаж напомнит ему материнский профиль,
И вершины гор станут выше, и выше, и грифель,
С любовью отточенный, отметит названия
Мест с его именем, узнанных, впрочем, ранее.
По зеленым лугам блуждая, он минует заводь.
Глупым дщерям земным он кажется лебедем и занят
Прекрасной главы наклон не обманом, а поклонением,
"Милый" - плачет милый клюв в милую раковину с воодушевлением.
Под ветвями все занято летним оркестром,
Добрые вести миру неся, раз в опасности это место,
Мальчик в музыке слышит – «Будь храбрым, как эти корни»,
Готовый спорить, он улыбается посторонним.
День завершая, пророк этот скис, и к тому же
Странный прием получив от страны, которой защитник не нужен.
Оркестр ревет в лихорадке: " Оказался ты трусом, мальчик".
И великанша подбирается ближе, кричит: "Обманщик".
Пусть буду тем, кто любит сильней
Звезды, обычно, встречая мой взгляд -
Шел бы ты к черту - мне говорят,
Но на земле гораздо страшней
Участия ждать от людей и зверей.
Если же здесь никто, никогда,
Равною страстью, как эта звезда,
Сгорая, ответить не сможет ей,
Пусть буду тем, кто любит сильней.
Поклонник, каким я являюсь, звезд,
Что видят меня в гробу, во весь рост,
Не скажет, их видя над головой,
Что ужасно скучал я хоть по одной.
Если же им суждено умереть,
Во мрак прекрасный придется смотреть,
Неба пустого величью учась,
Хотя это потребует не один час.
Те, одинокие, кто их выше
Я шуму внимал, в шезлонге, в саду,
И думал – слова навлекают беду.
И как же разумно - порядок вещей
Скрывать от птичек и овощей .
Вдали некрещеный щегол пролетел,
Щеголий псалом, пролетая, пропел.
Цветок, шелестя, искал себе пару.
Если найдется, то спариться впору.
Из них никто не способен на ложь,
Никто не изведал предсмертную дрожь,
И, осознав перед Временем долг,
Ритмом и рифмой сквитаться не смог.
Пусть речь останется тем, кто их выше,
Кто по точному слову томится. Мы же,
Рыдая, смеясь, шумим снова и снова -
Слова лишь для тех
Благодарность
Еще до первых прыщей,
Я почувствовал: лес и вереск
Святы, а люди грешны.
И потому снизу вверх
На Томаса, Гарди и Фроста
Взирал, начав рифмовать.
Любовь опровергла все,
Ведь кто-то стал мне дорог,
Тут помогли Йейтс и Грейвс.
Но экономика вдруг
без объявления рухнула
и меня наставлял Брехт.
Гитлер и Сталин потом
меня ужаснули, заставив
вспомнить о Боге всерьез