И - без рук.
Сад мети, сам чистым будь,
Петли смазать не забудь
Помни - о нас, Двух.
Просперо Ариэлю
(
Из «Моря и Зеркала»)
Останься, Ариэль, пока сложусь, и в первый раз, свободно
Моим уходом насладись, и раздели об отреченье мысли,
Как и тогда, когда служил моим желаниям. Потом, мой храбрый дух,
Века к тебе, певцу дерзаний, ну а мне
Милан проездом, а потом могила. В конце концов, не так
Все плохо то, что ждал я или вечно покидал.
И счастлив я, что титул не вернул
А нынче и не нужно. Счастлив, что Миранда
Вниманием мне более не платит. И счастлив, что тебя освободил,
Теперь поверив, наконец, что я умру.
Ибо когда пьянишь меня, то смерть непостижима:
Гуляю я в лесу, сухая оболочка птицы
Ретину раздражает новизной подобий,
На шумной улице упавший человек -
Начало более живых, чем он, раздумий,
И каждый раз, теряя дорогую плоть,
Реальность в близкой скорби познаешь; за службу все ж благодарю,
Вполне живые все, кто одинок и страждет.
Теперь все эти книги тяжеленые без пользы, ибо
Там, куда мне путь, слова не весят ничего; и славно!
К тому же, я сдаю чарующие их советы
Безгласному распаду моря,
Которое ничем не злоупотребляет, ибо ничего не ценит.
А человек переоценивает все
Особенно когда поймет - цена пригвождена к его оценке -
И горестно стенает, что погиб, но так оно и есть.
И странно королю, что поданных он числит в миллионах,
Но, думая, не делится ни с кем, и обольстители недоумевают
К тому же искренне, что неспособны полюбить
То, чем способны овладеть; и вот, когда - то,
На палубе оплакивал я сданный город,
Взаимное тепло и трогательную суть, за дар
Общения с тенями. И если возраст, что определённо,
Порочен, как и юность, и не выглядит мудрее,
То потому, что юность еще может верить
И улизнет, хоть что- то прихватив,
А возраст знает, что сбежал ни с чем.
Дитя бегущее, чтоб поиграть в саду, убеждено,
Что мебель будет жить, уча его раздумью,
Но вот, лет пятьдесят спустя, если дитя вообще еще играет,
Попросит мебель, чтоб позволила уйти.
Когда я пробудился к жизни, всхлипывающий карлик,
Кому служили великаны, если им хотелось, я был не тем, которым им казался,
За спинами натруженными их, творил я волшебство,
Чтобы бежать отцовского неправого суда,
И чтобы за грамматику отмстить латыни,
И узурпировать общедоступный мир, убив навек
Позор быть просто лишь одним из многих.
Теперь же, Ариэль, я тот, кто есть, последний, одинокий твой хозяин,
Кто знает ныне суть магии – искусства очаровывать все то,
Что вышло из разочарований. Чему нас могут книги научить,
Так лишь тому, что страсти умирают в смрадных лужах.
И остаётся научиться ждать покорно, без приказов,
Пока ты не предложишь свои зеркало и эхо.
Нам остается верить лишь тебе, что не посмеешь лгать,
И не просить без нужды. И сразу же в глазах твоих спокойных
С их ясным доказательством тревоги и болезни
Перестаем мы отражаться, чтоб увидеть, кто мы. Ибо все на свете
Рядом с тобой самим собой лишь может быть, деяния
Сбрасывают спесь, и говорят нам об убогом детстве,
Когда они вступить мечтали в шайку колебаний,
Пытавших их, печальные болезни
Вид свой ужасный забывают или глупо шутят.
И не скучна хоть раз дурная добродетель.
И только ты способен на отвагу и прозренье,
Чтобы найти поляну, где унижения стыдливые резвятся
Под солнцем в полдень, или же источник,
Куда является бродячая печаль перед рассветом
И только ты поведать можешь нам об аде.
Пока посвистываешь, прошлое минуя,
Обида ядовитая бежит над безмятежною стопой,
И даже бесконтрольное вертиго,
Не ведая стыда, совсем не должно поражать нас.
Хоть раз он, истиной влеком,
Познал суть Бытия,
Мог, разовый, не полюбить?
Держи же зеркало для нас,
Друзей простых, как я -
Раз подсмотреть, умерив прыть,
Чтобы остаться без прикрас.
Но идол с фиговым листком
Уже не порнография.
И сразу сердцу дай ты знать -
Другому отдан с лишком,
Меняя тему как всегда -
Вот, про картину на стене,
Про Веру понаслышке.
Наука чистая - Когда,
Кому, по чьей Вине.
Не может Страсть легко играть