В этом мире людей мы не оставляем следа феромонов, регулирующего коллективное поведение.
Мы часть природы, но одновременно с этим особая часть природы, которая может наблюдать за природой, а значит, наблюдать за собой.
Эта двойственность – состоящая, например, в том, что мы не просто злы или добры, но можем ещё и понять, что мы злы или добры, – она, безусловно, нечто, не имеющее аналогов, но от неё было бы не много прока, не будь она связана с удивлением, познанием, надеждой, сочувствием, любовью, снисхождением – со всем, что в нас есть человеческого.
С этим человеческим мы никак не можем довольствоваться тем, чтобы, предоставив всему совершаться своим чередом, быть попеременно то злыми, то добрыми или и тем и тем сразу – приняв на веру, что при доле везения примерчик сойдётся с ответом.
Именно потому, что мы видим, что природные силы (в том числе и в нас) лежат по ту сторону добра и зла – ибо природа всегда совершает лишь возможное, – мы можем совершить невозможное: не искореняя зла, поскольку мы не можем искоренить часть собственной природы, любить добро. Любить.
Поэтому-то мы и не можем, взяв и провозгласив свободу, равенство и братство, поверить в то, что искоренили зло.
Свобода и зависимость, равенство и многоликость, братство и одиночество – всё это стороны человеческой природы.
А человеческая природа есть процесс, непрестанная сопричастность. Мы должны быть свободны, но максимально зависимы. Мы должны быть едины, равны, но максимально многолики. Мы должны быть самостоятельны, индивидуальны, но максимально единодушны.
Бедность, которая, видимо, делала лозунги социализма неизбежными в их однобокости, трансформировалась в благосостояние, но в благосостояние в самом общем понимании, то есть не для всех, а стало быть, в такое благосостояние, которое раскрывает нам, что свобода, равенство и братство – это лишь одна сторона монетки. Другая сторона, зависимость, в том числе и от нашего места в природе, многоликости, многообразности, как мы наблюдаем их в природе, и индивидуальная отдельная жизнь, которую мы получаем от природы в долг, – эта сторона и должна обеспечить, чтобы мы не путали свободу с вожделением, равенство с завистью, а братство с узаконенной всеобщей слежкой.
Мы ведь склонны пускать всё на самотёк. Пусть всё идёт как идёт. Главное, чтобы мы не спорили, а делили всё поровну – а там и хапнуть можно – и, назвав минералы Земли минеральным сырьём, строить из них рукотворный мир. Вот, правда, получится мир с бедностью совершенного иного рода. Безжалостный мир.
(Люди) А что есть жалость в этом мире? Связь между удивлением и прощением? Мы обладаем зрением, слухом, обонянием, вкусом, осязанием. Мы можем двигаться, есть, спать, продолжать род. И можем говорить, видеть сны, играть, работать. Но можем ли мы, познав таинство бытия друг в друге, прощать и быть прощёнными?
Сможет ли простить нас Земля? Земля, которой при её точно угаданном соотношении к Солнцу понадобились миллионы лет, чтобы создать ту естественную основу, на которой нам в какой-то случайный день календаря Вселенной удалось появиться. Мы же, не пробыв здесь и нескольких тысячелетий, уже начали представлять опасность для этой естественной основы. Тот существующий баланс между творением и разложением как оборотными сторонами друг друга разрушается нами. Этот нечеловеческий мир по ту сторону добра и зла, которым мы принуждены пользоваться, но от которого должны и защищаться, – мы вторгаемся в него, перестраиваем и перекраиваем (в том числе и биологически) – и в результате он становится в такой степени миром рукотворным, что он уже не лежит по ту сторону добра и зла. Бытие в нем становится антитаинством, а переход между продуктами распада и произрастающими из них всходами приобретает черты необратимого, как в Чернобыле.
Смогут ли люди, живущие там – или, вернее, теперь уже предпочитающие жить где угодно, только не там, – простить? Смогут ли люди, живущие в нищих странах, простить? Сможем ли мы простить сами себя? Не верю, что прощения можно достичь в результате упорного труда. Но верю, что труд может принести прощение. Не труд ради денег. Но труд ради общего выживания, а значит, и труд ради труда. Труд не ради получения власти над вещами и миром, но труд как часть процесса творчества, к сути которого труд и даёт ключ. И нет такого труда, который бы тут не подошёл, будь то уборка, производство, услуги, искусство, ремонт, уход за больным или что бы то ни было ещё. Элементы игры, которая всегда глубоко серьёзна, когда мы воплощаемся в вещах.