Леонардо да Винчи, как видим, бесхитростно проговаривается, что все эти случайные очертания «стимулируют умственную деятельность». Наверное, так и есть: достаточно кучки фрагментов – и мозг уже тасует их так и этак и готов найти смысл в чём угодно.
В каком же смысле запятнанную стену Леонардо или стену под окном моей кухни, которую в ходе судорожной индустриализации сляпали из разноцветных бросовых кирпичей, можно называть фрагментами? Да, эти выцветшие желтоватые, сероватые, красноватые бросовые кирпичи, оставшиеся некогда то ли от стройки, то ли от сноса какого-то дома, всей своей историей утверждают себя в качестве фрагментов как выкопанных частей уже несуществующей целостности и тем самым указывают на возможность того, что распадётся и нынешняя целостность, а между ними возникнут новые, неизвестные пока связи. Но странствование этих фрагментов из одного дворца в другой или же из дворца в лачугу бедняка, превращение в конечном счёте в кучку случайных обломков, оставленную в поле, – не следует ли разглядеть за ними странствование целостности, которое никогда не позволит нам рассматривать фрагменты сами по себе, в отрыве от всего, так что нам не останется ничего, кроме как считать их забытыми или предполагаемыми частями какой-то целостности, из которой мы и сами не можем вырваться. Если так, то какие бы фрагменты нам ни подвернулись, подобно случайным пятнам на стене Леонардо да Винчи, мы не просто можем на них посмотреть, нет, мы просто вынуждены посмотреть на них как на нечто стимулирующее умственную деятельность. То есть получается, мы так устроены, что просто приговорены к поискам смысла даже там, где смысла нет? Или как спросил Лиотар*: почему не случается такого, чтобы не случалось ничего? (см. Бернар Блистен. «Разговор с Жаном-Франсуа Лиотаром». Bernard Blistène. «A conversation with Jean-François Lyotard»).
Вернусь на мгновение к въевшимся представлениям о рае. Первый рай, сад Эдема, неизменно лежит в субтропиках. Садовый ландшафт с пальмами, виноградником и т. д. Перманентное воскресение в переизбытке снеди. Во всех странах с субтропическим климатом это иллюзия благодати.
Прошлой осенью я побывала в Эденкобене, земля Рейнланд-Пфальц. Это не субтропики. Но даже осенью и даже без всяких пальм иллюзия рая безупречна, во всяком случае, когда ты приехал с севера. Уже одно название: Эденкобен. Я спрашиваю, что означает Эденкобен. Не знает никто. Эденкобен – это просто Эденкобен, земля Рейнланд-Пфальц. Виноградники повсюду. Всюду эта педантичная подготовка эйфории. Поэтому ни к чему спрашивать, что означает Эденкобен, не спрашивают ведь, зачем живут.
Окно в моей комнате с видом на раскинувшийся ландшафт – это современный образ рая. Игрушечные города, как на рождественской открытке. Фабрики, кажется, плывущие, как старинные корабли, через океан лесов. И хотя они, без сомнения, пропитывают ядом среду на много миль вокруг, сквозь их шум ты слышишь шелест Древа Познания. Поскольку твёрдо знаешь, что это может быть только древо познания.
Утром окно и весь ландшафт вместе с домом окутывает облако чего-то смутного, всепоглощающего, как первичный бульон. Тысячи птиц, кажется, скворцы, но не столь металлическо-вороного оттенка, а скорее иссиня-черные, как виноградные ягоды, возможно, дрозды, стайку которых я видела единственный раз в Ютландии и потому не уверена, в общем, птицы, которых я назову дроздами, заполнили воздух над Эденкобеном, превратив его почти в твердь. Где дрозды и гроздья винограда стали единым феноменом. Земля и воздух перестали быть двумя различными элементами, смешавшись воедино, как в бурю. Так как же дышать? Как умирать? Как задавать вопросы?
Тем же утром я рассматривала припасённые почтовые открытки. Среди прочего Гёте, «aquarellierte Federzeichnung: Farbenkreis zur Symbolisierung des menschlichen Geistes– und Seelenlebens» («перо, акварель: цветовой круг, символизирующий жизнь человеческого духа и души»), рисунок пером Г. Х. Андерсена: кипарисы на фоне итальянского ландшафта – и мумия из Египетского музея в Берлине. Все три, по сути, фрагменты рая. Особенно, пожалуй, мумия, женщина, мёртвая уже 2500 лет, увидеть её можно только благодаря тому, что гробница приоткрыта. На крышке, парящей над мумией, портрет женщины; он вырезан в дереве, и, вероятны, черты сделаны более правильными, чем её настоящее лицо, также, наверное, и волосы черней и аккуратней уложены, и, во всяком случае, улыбка загадочней, чем обычно у умерших. Художник, вероятно, знал, сколь долго придётся ждать, пока попадёшь в рай.