Эта Verhältnisspiel проявляется в любых самовоспроизводящихся системах и их переплетениях. С точки зрения мира людей, прежде всего в языке и математике и их переплетении в нас. Может быть, если распутать это сплетение, это кое-что рассказало бы нам о читаемости мира и о том, что же, собственно, идёт первым, речь или число, язык или математика?
Нужно владеть речью, чтобы досчитать до десяти. Или, вернее, нужно владеть речью, чтобы поведать другим, что умеешь считать до десяти. Но и наоборот, чтобы говорить, нужно уметь считать, хотя бы до двух. Как ребёнок, который, пытаясь что-то пролопотать – мама и я, ням-ням и я, – уже владеет числом «два», я плюс мир, а тем самым и считает, и говорит.
Во многих языках число и речь – это одно и тоже слово: tal (число) и tale (говорить), bereigning (вычисление) и beretning (сообщение), optælling (счет) и fortælling (рассказ) в датском, Zahl (число) и erzählen (рассказывать) в немецком и т. д.
Тем не менее выходит так, что по мере роста, когда мы осваиваем общественные ценности и формы социального поведения, число и речь всё более расходятся.
Когда ребёнок наконец произносит первые более или менее отчётливые слова, это воспринимается как откровение, событие мирового масштаба, которое окружающие принимают со смесью удивления и восхищения. Повод для радости – язык, наше особое пристанище, где можно укрыться от угрожающего внешнего мира, наша важнейшая способность в долгосрочной перспективе, если мы хотим выжить как вид в пустынном мироздании.
В то время как речь считается поэтому чем-то почти божественным – в начале было слово, и слово было у Бога, – хотя именно она является из всего самым человеческим, с числами дело обстоит иначе.
У нас, разумеется, есть и числовые стишки, и считалки, и игры, в которых числа задают ритм и помогают выстроить ряд из случайных на первый взгляд явлений, но, в отличие от языка, числа не вызывают ощущения общности, присущей нам в этом мире, не становятся немедленно предметом восхищения и уважения, вероятно, потому, что в числах мы обретаем общность и с нечеловеческим миром, от которого нас сразу же и столь естественно отграничивает речь.
Поэтому, видимо, числам, равно как и математике, суждено оставаться вытесненными во внешний мир, в природу, от которой мы должны защищаться, но которой в то же время стремимся и повелевать. С одной стороны, в пустоту, в так называемую не-человеческую вселенную, а с другой – в удалённые уголки человеческого разума, которые, пусты они или нет, не обусловлены напрямую социумом.
Так что числа отчасти оказываются приписаны мировому пространству, чему-то абстрактному, частью которого, казалось бы, являемся и мы, но в течение нашей короткой жизни нам этого не осознать, потому что от этого нам надо ещё и защититься, и вот числам отводится особое место в сознании – стратегический полигон, который мы обустраиваем, чтобы, сколько возможно, обуздать всё враждебное, всё то, против чего человек с незапамятных времён вынужден был защищаться.
В результате числа, которые в сущности своей являются универсальным откровением, становятся частностью, затверженным навыком, второстепенным по сравнению с более всечеловеческой природой языка. И этот навык счета в обыденной жизни имеет столь высокую практическую ценность, что числа походя теряют своё право на принадлежность к тому, что и предшествует человечеству, и следует за ним, и пронизывает его. Числа в повседневности становятся символом нашей власти над миром, в то время как мы более или менее сознательно упускаем из виду, что у чисел есть собственные прерогативы, что числа сами по себе – это неизбежное выражение нашей связи с миром.
Так что числа живут не менее чем в двух весьма зримых ипостасях. С одной стороны, в качестве знаковой системы на службе естественных наук, особенно для материй, не связанных с человеком, в которых неречевое самопонимание представляется необходимым, а с другой стороны, в качестве символьной системы в обществе, во всех наших гешефтах с миром или между собой, наших аферах, абсолютно чуждых всякой философии, – расписанные в виде торговых балансов, статистик, бюджетов и т. д.
Но в промежутках между множественными сущностями чисел в обществе они живут и сами в себе, жизнью, в которую мы настолько вросли, что она для нас почти невидима. Точно так же, как глаз не видит собственной сетчатки. Порой у нас возникает догадка о существовании мира чисел, но по большей части мы отмахиваемся от него как от вещи бесполезной.