Самой мне не довелось работать с числами в сфере науки, да и в качестве общественного существа я как-то не замечаю особой власти над миром, которую мне дали бы ежедневные сметы хозяйственных расходов. И уж тем более к тем областям практического и полезного, где и проживает порождаемая нашей культурой магия чисел, доступа у меня нет. Магия чисел как таковая кажется поверхностной – попыткой оправдать задним числом тот неопределимый страх, с которым нам жить, и потому, дабы чувствовать хоть какую-то защищённость, нам приходится вбивать себе в голову, что мы можем сделать его определимым, навесив на него определённый ярлык, как, скажем, число 13 или подобное несчастливое число.
Есть, очевидно, что-то в простых числах, объявляем ли мы их несчастливыми или счастливыми, что притягивает нас, и в этих особых, необъяснимо независимых числах мы усматриваем образ случайности неудачи и удачи, тождественной той, с которой мы сталкиваемся в нашей жизни в качестве недоумевающих индивидов на просторах Вселенной, у которой, кажется, нет ни малейшего разлада с собственными правилами.
Всем нам доводилось играться мыслью о несчастливых и счастливых числах. Подобное счастливое число есть и у меня, во всяком случае было в более романтических обстоятельствах, – а именно 11, во-первых, оно простое, во-вторых, первое простое, большее десяти, и в-третьих – что, безусловно, главное – образ: две равноправные единицы, которые с двойной силой продолжают указывать на изначальное единство и которые затем, когда мы соединяем их, притом вовсе не в качестве чистых абстракций, например, кролик плюс крольчиха, оба остаются самими собой и преобразуются, оставаясь пребывать самими собой, не как 1+1=2, а в нечто совершенное иное, нечто третье, например в крольчонка, который, в свою очередь, есть промежуточный результат непрерывного процесса. Этот взгляд на последовательность чисел как на процесс, а не просто механически выстроенный ряд для меня всегда был привлекателен как представление о мире образов, метафора невидимого мира, который бы не только отвечал отношению между языком и ежедневно поминаемым всуе видимым миром, но прежде всего проводил бы параллель между ними и структурировал их отношение.
Этим я хочу сказать, что и речь и число – это языки образов, переплетённые друг с другом и зависимые друг от друга, раз уж феномены не могут выступать без общей лежащей в их основе структуры, тогда как структуру можно распознать и вне феноменов. Тут мы, конечно, подходим вплотную к поэзии.
Когда-то я написала сборник стихов «alphabet» как одно длинное, последовательно развивающееся стихотворение, ставшее по-своему процессом, который может пролить свет на связь между числами, поэзией и языком.
Как у многих, у меня случился профессиональный кризис. Почему я работаю со стихами? Зачем вообще работать? Атомное оружие и прочие более и менее надвигающиеся напасти были в центре полемики. Можно сказать: они всегда в центре полемики – дело не в этом. Просто порой становишься чувствительней к этой полемике – и это же относится и обществу, как, впрочем, и в иные времена нам нужно, чтобы всё это быльём поросло хотя бы для поддержки активной воли к выживанию. Так же, как индивид в добром здравии – не может же он думать о смерти днями напролёт.
Но тогда я, повторюсь, пребывала в критическом состоянии, и любая моя реакция на него могла быть исключительно поэтической. Сейчас это звучит рассудочно, но тогда это было вовсе не так.
Работа началась как процесс собирания. Непонятное для меня самой занятие: писать отдельные слова на бумаге, предпочтительно существительные, ссылающиеся на конкретные феномены мира, всевозможные съестные припасы, всё весомое, грубое и зримое: абрикосы, виноград, дыни и пр. И вот все они оказались на большом белом листе бумаги: слова на a, слова на b, слова на c и т. д., и если бы я не бросила это невыносимо долгое занятие, то вышло бы что-то вроде крайне неряшливо составленного словаря, клубок несвязанных феноменов.
По мере этой «работы» выяснилось, что фаза собирания как таковая носила характер заклинания, – я поняла тогда, что собираю слова для напоминания самой себе о том, что все эти предметы существуют, и чтобы призвать надежду на их дальнейшее бытие. Характер заклинания был, но, разумеется, не хватало формы заклинания. А ведь в форме, собственно, и заключено заклинание.