V
Безвестность есть безвестность и золото есть золото слышала я, как-то весной птицы замерзали не в силах закричать, вот и для слова мало что сделаешь словомкниги теснятся и стоят спинами к комнате, застегнувшись на все пуговицы дрожат наши слова на полке, выработанная столетиями культура очередей естественно выстраивается слово за словом, ибо кто же не знает, всё упорядочивает словоупорядочивает ком, бесформенную слизь, кишение яиц, здесь где мы стоим, и ком в горле у всех говорящих, слово за словом, которые проталкиваются вперёд и всегда сваливаются куда положено или сами на себя, на другоготак, да так можно сказать и слово может остановить себя как письмо которому становится страшно только от расстоянияно так вовсе не следует говорить, мы ещё можем его увидеть, мы ещё можем увидеть большой анонимный лист бумаги со всем, что не написал Рембоэтот большой ненасытный белый четырёхугольник, которого никогда не было в изображении Йорна[8] или Земли, но вдруг вот он – и привлекает всю силу твоего зренияи когда ты выходишь поёт вся Земля как звон золота для твоих ушей и все их образы шуршат в твоих руках как наша ничтожная платакогда ты возвращаешься к себе всё это безвестно безвестно и лишь столь мало можешь ты сделать для слова, твоей сестры в этой белейшей стране, немногие птицы улетели отсюда вовремявовремя? – я думаю об одном месте где ты лежал уткнувшись головой в корень как поваленный стволя думаю о семени в твоей руке которое ты несёшь как напоминание о птицея думаю о маленьком кусте стланника с камбием за которым что-то всё ползёт вниз по стволутак сидишь ты вечер за вечером, пока свеча сжигает слова и остаётся мерцание, тьма — ты безвестен?мы шли по снежной лестнице где руки льдин и опушка леса едва не смыкались со звономмы летели сквозь дом как вырванные вершины горных массивов которых никто не зналвидишь внизу стол с чашками и часы и пыль которая улеглась после нашей встречивыдвижные ящики, кладовки и кровати, комнаты полные вещей из которых мы выросли или просто покинули их чтобы умереть друг рядом с другомно податливость подозрительна, никто не пустит корней и когда мы вдруг просыпаемся средь ночи тесно прижавшись друг к другу: никто не умрётнад нами парит белизна, ещё не выношенная страна людей, которая протягивает руки к морю, чей шум мы слышали, когда наступила усталостьнад нами парит белизна – смотри что мы потеряли как зиму
VI
Я проигрываю это, чтобы нащупать точку, где музыка наталкивается на сопротивление – чтобы сломить это сопротивление и встретиться с музыкойи снова этот дом колосс из шлакоблоков, бетон с остатками тростника с фабричной низины, раствор с отпечатками трёх больших рукэти ослепшие глаза, этот сводчатый конгломерат из миллионов рабочих глаз времён и мест – и золотой кнут как молния над крышейзолотой кнут, мои друзья, который висел на его поясе, пылающие слова, которые выжгли себя до самой сердцевины его тела, когда солнце и он гарцевали по пустынетак я представляла себе Рембо с тремя большими руками, две для себя, третья для безвестноготак я представляла себе музыку – о эти две мои руки, которые сопротивляются тому, чтобы найти третьюи снова этот дом, где негр широко распахнул глаза как прожектора́, разъедающие воздух, где кровь негра удобрила каменную кладку монахов, где плодовитая женщина из какого-то уголка мира в углу мексиканского храма родила вот эти свои крикитам на улице снег грязная кромка вокруг самого обычного северного дома с книгами, ванной и центральным отоплением, а сверх того лишь с презреньицем к тому что мы потеряли и нашлитам в верхней комнате я ищу и ищу свою третью руку, может она спряталась в снегу, может выберется сама, прокрадётся ощупью к сердцу стихотворения, натолкнётся на моё сопротивление посреди стихая проигрываю это, чтобы нащупать точку, чтобы после этого уже ничего больше не нащупывать, чтобы замереть на мгновение точкой в доме в теле мира, дать на мгновение невозможный ответ на невозможный поворот моих вопросов – если уж снова проиграть эту невозможную точку за точкой и паузу за паузой вплоть до центра времени, где можно запросто послать прощальное письмо, до десяти, когда почтальон вынимает письмано миленькое письмецо которое ничего без надобности не ворошит в минувшем уже отправлено года этак четыре назадя забыла сегодня тебе рассказать о мужчине в белой униформе который шёл по заснеженной улице, в белоснежных лакированных туфлях и с таковыми же усами, с букетом в левой протянутой руке, как ни в чём не бывало, я думала, он мёртвя забыла рассказать, что я думаю о твоей жизни как о смерти, что я снова и снова погребаю своё тело в твоём теле, что я снова и снова назначаю срок твоему счастью, которое не знает сроков, назначаю срок своим стихам, которые…если бы я могла начать с крика в храме, снова в этом доме, чтобы все они стояли во весь рост, все были жизнью в твоей жизни,жизнью, мои друзья, которая висела на его поясе и пылала, сгорела под африканским солнцем,вернитесь, мои друзья, и объясните вновь и вновь – это чистое золото и зияющая безвестность, как сочувствие у тех, кто говорит о чём угодно другомя думаю о твоей жизни, пусть это пребудет внутри, пусть это пребудет сердцевиной моих стихов
вернуться
8
Йорн Асгер (Asger Oluf Jørgensen; 1914–1973) – датский художник и теоретик абстрактного экспрессионизма.