Это медлит. Находит место в мире и медлит в каком-то другом мире. То место, нпрм., где Тихий океан перекатывает один, два, три континента в Атлантический, и наоборот. Нпрм. Но медлит в каком-то другом мире. Это встаёт, бросается в начала, быстро превращается в пену и распыляется на усовершенствованные части en masse. Но медлит в каком-то другом мире. Формирует свет длинными волнующимися периодами, цитирует попутно небо, рефлектирует, плетёт блестящие идеи, они уже проявляются в цвете, но медлят, темнея, в другом мире. Впадают в крайности и останавливаются на сверкающей поверхности: ламе, сатин, люстрин. И натягивают ткань. Статическое, гладкое, скользит над всем, как если бы это было всё. Но в каком-то другом мире? Пропитывают безупречную чистоту пятнами, обостряют её до светочувствительного, нового экстаза. Мнут то, что гладко, сжимают то, что податливо, бросаются в бегство от самих себя, стихий(-ное) смешивание. Вода и воздух. Анти-свет и свет, внутри-светящееся, само-светящееся Это. Море, льющее через край кислород и солнечные блики, поднимающее в день полного штиля божественную солнечную бурю, находит гиперболическое выражение полёта и перетекает в седьмое небо, в интерференцию между волнами света и воды, рушится, уходит под поверхность, где море купается в море света. Но не горит, ещё более смертоносное: это море Икара. Другой мир. Нпрм., беззвучный мир звуков, что молчит в своём собственном мире. Мир поверхностей, погружённый в самого себя.
Или постоянно кипящий, бурлящий, переливающийся жемчугом мир, под наркозом тишины. Неугомонный, беспокойный мир анестезии, светящаяся тьма, где свет и тьма – это лишь проявления недостатка интерференции между светом и тьмой. Жизнь, что гораздо более опасна, чем Это. Другой мир, что функционирует как образ смерти в мире.
Так ощутимо. [И вот] уже – разница между смертью и смертью гораздо больше, чем между жизнью и смертью. [И вот] уже – пространство в целом может быть измерено смертью. Отсутствующая безусловная пустыня сводится к бытию. Ожидание. Медлит в другом мире. Захвачена своей вечной игрой. Сводясь к неудержанным деталям, что постоянно сближаются и соединяются, сопоставляются, комбинируются, ищут уплотнений. Ищут видимости, находят, нпрм., бездомное Это. Это – Летаргическое море.
Это пришло, чтобы остаться. До тех пор, пока Это длится. Это нашло своё окончательное местоположение. В течение некоторого времени. Отлилось в устоявшиеся формы. (Которые могли бы быть сформированы по-другому.) Нашедшее своё устойчивое проявление. (Которое может свободно обратиться в другое Это.) Привело себя в порядок, установило себя, нашло себе место. Мир пришёл в мир. Внутри мира. Привёл свою видимость в порядок. Нпрм., в мире камня, нпрм., в очертаниях континентальных шельфов, незыблемых скрытых смыслов, что ведут свой путь через горные хребты, приходят однажды как скальные формации, слой за слоем непроходимых затверженных смыслов, так хорошо проработанных, в своём собственном мире. Глубже смысла, без всякого смысла, в химическом сне, утихомиренно. Это было то, что двигалось, находило себе место и теперь постоянно успокаивается. Как слюда, гнейс и гранит. Как серный колчедан и кварц. Как усмирённая лава, базальт, диабаз. Ища окаменелую перспективу. Находя её застывшей в блеске преувеличенных проявлений. Одухотворений. Прозрений, замешанных – на киновари и цинковых белилах. На золоте и серебре, платине. Твёрдые формы явной видимости, видимости чистого значения. Подземные игры. Нпрм., играющие тёмные кристаллы, отдающие свои светящиеся краски вслепую. Чёрный рубин, сапфир, бирюза. Чёрное прозрачное стекло, алмаз. Чёрные белые опалы. Чёрное белое. Тонкие структуры организованных беспорядков, скрытые переходы между жизнью и смертью. Неуязвимая игра. В уязвимом мире.
Это словно взято из воздуха, и распространяется, формируется, а может и словно распуститься из Этого, распускается и приносит плод. Столь экзальтированный. Свет и СО2, явленные однажды в уникальной зелё-ной ткани, прибавляющей в объёме. Лето. Набирающее силу, как трава, маскирующее папоротником землю, тайные следы к возобновлению, покрывает её деревьями, кустарниками. Рост. Достигает адекватного выражения, но все же эта адекватность никогда не полна, всегда остаётся подразумеваемое, движение в тень листвы. Оборачивается наизнанку, приходит со скрытыми отсылками к отсутствующему, враждебному, к экстазу. Прибегает к новым методам, чтобы сыграть страсть, страсть к зелёному, увертюру, где неуязвима только сама уязвимость. Одно лето. [Которое] лета не делает. Но лето изморённое, что приходит опять и опять, лето опустошённое, что откладывается до возвращения своего следующего щедрого прихода, лето пыльное, восстающее из пыли, делает смерть бессмертной. Как будто не отводящее от себя глаз Это обращено в себя, отцветшее Это] и есть цветение, а продуктивность – весь жалкий результат. Лето, определяемое как зима. Носящее маску. Играющее свою игру до конца, свою двойную игру. В красочном поединке с самим собой. Носит небрежно свой зелёный плащ, накинув на оба плеча, готовое к тому, чтобы выглядеть как лето. И повторяет: Лето умерло, лето прекрасно может распуститься зеленью. Ещё раз выгнать свежие побеги, чтобы достичь самого сочного проявления, повторить цветущий распад.