И окошко тебе открыла,
На вот, руку мою возьми,
Просыпайся скорее, милый,
Поиграй с моими детьми.
Почитаешь им Вальтер-Скотта,
Полистаешь для них Дюма.
У тебя впереди суббота,
У меня впереди зима.
Но в тягучем густом романе
Всё замешано на крови.
Расскажи ты им о Тристане,
Расскажи ты им о любви.
А ты дышишь тепло и сладко,
Руку выбросив чуть левей,
И мужская трепещет складка
Между детских твоих бровей.
Не бывает любви бескрылой,
Не случается меж людьми.
Просыпайся скорее, милый,
Поиграй с моими детьми.
Не бывает любви бескрылой,
Не случается меж людьми.
Просыпайся скорее, милый,
Поиграй с моими детьми.
Не помню, в каком году…
Не помню, в каком году,
Не помню, в каком чаду,
Не помню, в каком дыму —
Я с вами была в Крыму.
Привет тебе, виноград!
Вокруг терраски лоза.
Прощай, Москва, Ленинград,
Неласковые глаза.
Там вечная мерзлота.
Пустынная всюду сушь.
Тут вечная простота,
Соцветие наших душ.
Прости-прощай, самолёт,
Растаявший вдалеке.
Тут планер, как мотылёк,
Лежит на Божьей руке.
Сидим в тени шелковиц,
В плечо упершись плечом.
А после падаем ниц
Под золотистым лучом.
И жгучий сок алычи,
И нежный сок помидор.
И дорогие ключи
От наших тесных камор.
Да здравствуешь ты, мой друг!
Да здравствует свежесть рук!
Да здравствует крепость рук!
Да здравствует крепость уз!
Не помню, в каком году
Я с вами была в Крыму,
Друзья мои по письму,
По сердцу и по уму…
1979
Не пускайте поэта в Париж…
Не пускайте поэта в Париж!
Пошумит, почудит — не поедет.
Он поедет туда, говоришь, —
Он давно этим бредит.
Не пускайте поэта в Париж!
Там нельзя оставаться.
Он поедет туда, говоришь, —
Не впервой расставаться.
Не пускайте поэта в Париж!
Он поедет, простудится — сляжет.
Кто ему слово доброе скажет?
Кто же тут говорил, говоришь.
А пройдут лихорадка и жар —
Загрустит еще пуще:
Где ты, старый московский бульвар?
Как там бронзовый Пушкин?
Он такое, поэт, существо, —
Он заблудится, как в лабиринте.
Не берите с собою его.
Не берите его, не берите!
Он пойдёт, запахнувши пальто.
Как ребенок в лесу, оглядится.
Ну и что, говоришь, ну и что?
Он бы мог и в Москве заблудиться.
Все равно где ни жить, говоришь.
Что поймет, говоришь, не осудит.
Не пускайте поэта в Париж!
Он там все позабудет.
Все равно где ни лечь, говоришь,
Под плитой да под гомоном птичьим.
Не пустили б поэта в Париж —
Он лежал бы на Новодевичьем.
1980
Не расти, дитя моё — что в том толку…
Не расти, дитя моё —
Что в том толку?
Можешь малость самую,
Но и только.
"Я сегодня потерял
Синий мячик!" —
На руках у матери
Плачет мальчик.
Долго ль будем нянчиться,
Радость наша?
Вырастешь — наплачется
Твоя мамаша.
Голова закружится
Беспричинно,
Тут и обнаружится:
Ты мужчина.
Женщина потопчется
У порога.
Вспомнится потом ещё,
Недотрога…
Как я это самое
Представляю!..
Не расти, дитя моё,
Умоляю.
1979
Советские сумасшедшие
Нет, советские сумасшедшие
Не похожи на остальных,
Пусть в учебники не вошедшие,
Сумасшедшее всех иных.
Так кошмарно они начитанны,
Так отталкивающе грустны —
Беззащитные подзащитные
Безнадежной своей страны.
Да, советские сумасшедшие
Непохожи на остальных,
Все грядущее, все прошедшее
Оседает в глазах у них.
В гардеробе непереборчивы,
Всюду принятые в тычки,
Разговорчивые, несговорчивые,
Недоверчивые дички
Что ж, советские сумасшедшие
Ежли болтика нет внутри?
Нет, советские сумасшедшие
Не такие, черт побери! —
Им Высоцкий поет на облаке,
Им Цветаева дарит свет,
В их почти человечьем облике
Ничего такого страшного нет.
Натану Эйдельману
Ни христианин, ни католик
(Пошире держите карман!), —
Он просто российский историк,
Историк Натан Эйдельман.
Он грудью к столу приникает,
Глядит на бумаги хитро.
Чернила к себе придвигает,
Гусиное точит перо.
Средь моря речей и риторик,
Средь родины нашей большой —
О, как же нам нужен историк,
Историк с российской душой…
Историк без лишних истерик
С вельможи потянет парик…
Он не открывает америк, —
Россия его материк!
Не пишет стихов или песен,
Но грезит себе наяву.
Ему улыбается Пестель,
Апостол склоняет главу.
Из душных задымленных залов,
Где лоб холодеет, как лёд,
Потомок идёт Ганнибалов
И руку беспечно даёт.
Историка ночи бессонны.
А впрочем, и в нашей сечи
Стоят восковые персоны
И мчат дилетанты в ночи.
Иные плутают в тумане,
Тех сладкий окутал дурман…
И ходит с пером между нами —
Историк Натан Эйдельман.
1983