МЫ ШЛИ…
Мы шли молчаливой толпою, —
Прощайте, родные места! —
И беженской нашей слезою
Дорога была залита.
Вздымалось над селами пламя,
Вдали грохотали бои,
И птицы летели за нами,
Покинув гнездовья свои.
Зверье по лесам и болотам
Бежало, почуя войну,—
Видать, и ему неохота
Остаться в фашистском плену.
Мы шли… В узелки завязали
По горстке родимой земли;
И всю б ее, кажется, взяли,
Но всю ее взять не могли.
И в горестный час расставанья,
Среди обожженных полей,
Сурово свои заклинанья
Шептали старухи над ней:
— За кровь, за разбой, за пожары,
За долгие ночи без сна
Пусть самою лютою карой
Врагов покарает она!
Пусть высохнут листья и травы,
Где ступит нога палачей,
И пусть не водою — отравой
Наполнится каждый ручей.
Пусть ворон — зловещая птица —
Клюет людоедам глаза,
Пусть в огненный дождь превратится
Горючая наша слеза!
Пусть ветер железного мщенья
Насильника в бездну сметет,
Пусть ищет насильник спасенья,
И пусть он его не найдет
И страшною казнью казнится,
Каменья грызя взаперти…
* * *
Мы верили — суд совершится,
И легче нам было итти.
СТАРИК
У вырванных снарядами берез
Сидит старик, а с ним собака рядом.
И оба молча смотрят на погост
Каким-то дымным, невеселым взглядом.
Ползет туман. Накрапывает дождь.
Над мертвым полем воронье кружится…
— Что, дедушка, наверно смерти ждешь?
Видать, с врагами нелегко ужиться?
Старик помедлил. Правою рукой
Сорвал с куста листочек пожелтелый.
— В мои года не грех и на покой,
Да, вишь, без нас у смерти много дела.
Куда ни глянь — лютует немчура,
Конца не видно муке безысходной.
И у меня вот от всего двора
Остался я да этот пес голодный.
И можно ль нам такую боль стерпеть,
Когда злодей всю душу вынимает?..
В мои года — не штука помереть,
Да нет, нельзя — земля не принимает.
Она — я слышу — властно шепчет мне:
«Ты на погосте не найдешь покоя,
Пока в привольной нашей стороне
Хозяйничает племя не людское.
Они тебе сгубили всю семью,
Твой дом родной со смехом поджигали;
Умрешь — могилу тихую твою
Железными затопчут сапогами…»
И я живу. Своим путем бреду,
Запоминаю, что и где творится.
Злодействам ихним полный счет веду, —
Он в час расплаты может пригодиться.
Пускай мне тяжко. Это ничего,
Я смерть не позову, не потревожу,
Пока врага, хотя бы одного,
Вот этою рукой не уничтожу.
НЕ У НАС ЛИ, ПОДРУЖЕНЬКИ
(Песня о фашистской неволе)
Не у нас ли, подруженьки,
Под весенними зорями
Пели вечером девушки
О цветке о лазоревом?
Пели вечером девушки
О цветке о лазоревом,
Соловьи с гармонистами
До полуночи спорили.
Не по этой ли улице
С нами шла, горделивая,
Наша вольная волюшка,
Наша доля счастливая?
Наша доля счастливая
С нами шла, красовалася.
Не на нас ли, подруженьки,
Вся земля любовалася?..
Словно коршуны злобные,
Налетели насильники,
Приднепровские пажити
Превратили в могильники.
Растоптали без жалости
Наш цветочек лазоревый,
Гармонистов повесили,
А девчат опозорили.
Дни и ночи без отдыха
Всех работать заставили,
За колючую изгородь
На мученье отправили.
Насмерть бьют нас прикладами,
Рвут руками нетрезвыми,
Поливают нам головы
Всё дождями железными.
Где ж найти нам спасение
От злодея жестокого?..
Долети, наша жалоба,
До Кремля до высокого;
Дайся в руки надежные,
В руки верные Сталина,
Расскажи ему, горькая,
Как земля опечалена;
Как мы утром и вечером
Смотрим в даль заднепровскую —
Все на ту на широкую
На дорогу московскую:
Может, знамя победное
Вдалеке заколышется.
Может, Красная Армия
Нам на выручку движется.
Ждут ее, долгожданную,
И мужчины, и женщины.
Ждут леса белорусские,
Ждут пригорки Смоленщины.
Все навстречу ей кинется.
Все навстречу ей тронется,
В ноги сталинской армии
Каждый кустик поклонится.
Рухнет тяжесть безмерная,
Что на плечи нам взвалена…
Вся надежда, подруженьки,
Вся надежда на Сталина.
В ПРИФРОНТОВОМ ЛЕСУ
Лиде
С берез — неслышен, невесом —
Слетает желтый лист.
Старинный вальс «Осенний сон»
Играет гармонист.
Вздыхают, жалуясь, басы,
И, словно в забытьи,
Сидят и слушают бойцы —
Товарищи мои.
Под этот вальс весенним днем
Ходили мы на круг,
Под этот вальс в краю родном
Любили мы подруг;
Под этот вальс ловили мы
Очей любимых свет,
Под этот вальс грустили мы,
Когда подруги нет.
И вот он снова прозвучал
В лесу прифронтовом,
И каждый слушал и молчал
О чем-то дорогом;