Так плел он вздор. Но я прервал: «Голодный
Крысиный порск, удушье мертвой бухты
Мне вытомили душу! Завтра я
Уеду, но сегодня — я прошу вас —
Сегодня одиночество страшит!
Ну будьте же сегодня человеком!
Поставим чай, завяжем разговоры.
Коль есть у вас табак — давайте! Он
Нас оживит».
Как будто отсвет
смысла
Блеснул в глазах, досель пустых и мутных.
«А-а, табачок! — прошамкал он. — Есть! Есть!»
И, роясь в рухляди, в рванье, в обломках
Корзин и мебели, шептал: «Есть! Как же!
В той самой комнате, где вы теперь, —
Он жил. Могучий, толстый, задыхался
При разговоре... только у него
Обоих ножек не было! На тачке...
Хе-хе... А вот...
(Хитрейшею улыб-
кой
Его лицо безумно исказилось)
...И табачок! Он все курил, бывало,
Без ножек-то! —
(И странное весе-
лье
Овладевало стариком) —
Уехал!
А табачок-то, вот он где! Хе! Хе!»
«Давайте!» — крикнул я, схватив коробку,
И пальцами трясущимися жадно
Стал свертывать. Я не курил два дня.
В той местности табак не продавался.
...Сухой, трескучий, сыплющийся вспыхнул...
... Кружило... Как сквозь сон бубнил, хихикал
Юрод. Сползались звезды. В темноте
По перевалам, над лесами, тучи,
О щебень брюхом шарбая, ползли...
А темя блещет алым снегом утра,
Цветущим снегом юных лиц! Биваки
Дымятся! Это Альпы. И Суворов
Кричит со сна в соломе петухом.
Вот и вокзал... Какие липы! Жарко.
Сентябрь — а все цветет. Второй звонок.
Играют девочки в каштанах парка.
Перрон летит со звоном из-под ног.
Отдать за душу сладкого полета!
За душу страха! Душу слаще смерти!
Летя на замирающей подножке,
На узеньком, безумном облучке!
За сон любви в полете бездыханном!
А сердце пенья огненною лентой
Мелькает сквозь тамбуры! А тамбуры
Ревут как стадо скачущих букцин!
А липы низвергаются! И зданья
Свергаются и исчезают где-то!
Вам, мостики, вам, тонкие, как сладко
Над ревом в море скачущих потоков!
Вас будит залпом каменная пушка!
Вас топит ужас пения и звона!
Вы тяжести не чувствуете! нет!..
...О, быстрый мир! На тонких спицах счастья
Ты кружишься!.. И сфер твоих круженье...
Ты нежным влажным яблоком любимой
Вращаешься в прозрачных веках ночи.
Я целовал тебя... живет во мне...
О, голый мир любви моей внезапной!
Я в счастьи невозможного достиг.
А домики все меньше, меньше, меньше.
И вечер-старичок в смешной скуфейке
О быстротечной юности не плачет.
Я тоже мог бы чувствовать печаль!
Я в дом вошел. А в лампочке-коптилке
Сгорел весь керосин. И эти люди,
Такие добрые, уже уснули.
Но стекла по убогости своей
Слезятся. И, невидимый во мраке,
Комарик тонкий плачет одиноко...
На лобном месте каменной горы.
1930
ОСЕННИЙ ВЕЧЕР
I
Поет в лесу труба туманной влаги.
Тальник в росе в лицо с размаху хлещет.
И влипший в грязь древесный жар в овраге
Из тьмы, ногами выворочен, блещет.
И лес — пролог к неизреченной саге —
Над головою ходит и трепещет.
И вдруг между стволов просвет нежданный
И облаков дождливых отсвет рдяный.
II
Катясь, кольцо серебряное суток
Приблизилось к прекрасному покою.
Как тающего льда мембрана, чуток
Стеклянный щит, звенящий под ногою
Над миром тем. Лесные окна уток
Поят осенней, кованой водою,
И хора балалаечного в чаще
Стегают струны лопнувшие чаще.
III
Утиных вод щербленая чеканка
Как стиль тверда. Прозрачным слоем — копоть
От выстрелов. Цыганская стоянка —
И холст, лохмотьями уставший хлопать
В кружащем медном пеньи полустанка
Верст за пять... Ночи оханье и ропот
Между стволами белыми (иль кони
Жуют овес, бряцающий в попоне?).
1930
* * *
I
Встает, гудит заря, так навсегда —
Сто лет назад, сто лет вперед — я буду
Иль кто другой, лишь схлынет темнота,
Служить живому обновленья чуду.
Я встал с зарей, но уж земля не та,
Что вечером. Ночь унесла, как море
Обломки тащит, целый мир... В распоре
Стволов враждебных новый лабиринт
Плывет, закованный в живой, кровавый бинт,
II
Чтоб туже сросся.
Зимняя равнина
Желта от солнца. Те ж дома и лес
И люди. Оседает снежной тиной
То ж время, как на дно с пустых небес.
Но падает прозрачная лавина
Светлей, громадней, гуще с каждым днем,
Жужжа листвой и солнцем за окном,
Качая стены отблесками. Вещи,
Глаза людей звучны и влажны. Мокро блеща,
III
Горит, дымит зеркальная листва,
Как бы летишь в вагоне буйным лесом.
Как полночь в ливне затекли слова
Значенья небывалого примером.
Но уж последних ведер шум из рва
Доносится сквозь липы... Высыхает
Земля. И внук морскую гниль вдыхает
В чертополохе сказочном, вокруг
Заплеснелой стены. Он — поседелый друг
IV
Капризов бытия, глядит глазами
Огромными, бездонными, как снег
Вечерним ульем вьется над холмами,
Садится на корму завозни рек.
Он в ветре чует гул гигантских зданий,
Огнеэтажный окнопад столиц.
... Как тучу пепла вьюга кружит птиц
И воет и взыскует над равниной,
Где время падает на землю снежной тиной.
1932
* * *
Слетаются с гоготом гуси
На остров — на каменный стол.
В серебряный колокол ночи
С разбега бьет ледокол.
Сверкающим облаком игол
Обросший, как сединой,
Он с шумом на льдины прыгал,
Ломая их клеткой грудной.
И, как от полета планеты.
(...Пласт рушился грузен, слоист...)
Вдоль борта несся громовый,
Сплошной, фантастический свист.
А позже, в подобии порта,
Корабль котлы остудил
И — черный, до палуб затертый,
Лежал, набираясь сил.
Но брошена горсть мореходов
Сюда Советской Страной,
Чтоб путь для простых пароходов
Прорвать сквозь настил ледяной.
Чтоб звездами путь прорубила
И вывела изо льда
У Диксона и Самуила
Закованные суда.
Подводную Индию полюс
Накрыл необъятным щитом,
Киты. На ночлег заплывают,
Как в дом, в города подо льдом.
Вот айсберг родившее лоно
До неба подбросило хвост
Осколков. Плывет стосаженный
Обломленный с края нарост.
1935
* * *
Я дальше глядел — в голубую
С оранжевым дулом трубу:
Звездой зажигалась столица
На диком Якутском горбу.
Там, как великанские лампы —
Хранилища сил и тепла —
Над черным взморьем горели
Стеклянных дворцов купола.
И хором трубили в надводной,
Бездонной, ночной глубине
Невидимые пакетботы
В семи ожерельях огней.
И на версты крылья дыма
Раскинув над неводом вод
Ревел и в Ленское устье,
Как лебедь, вплывал пароход.
Седой, он по волнам зыбал
За жизнь свою шесть годов.
К форштевню примерзла глыба
Хрустальная, в сто пудов.
И вот, до столба осевого,
Подпершего полюс, как стол,
Он на двое кованным бивнем
Великие льды расколол.
Заухала музыка в тучах
Огней, с пристаней, вдалеке
Толпой фонарей пловучих,
Качающихся на реке.
За крайним, глухим переулком,
Летели жужжа к берегам
Аэросани, по гулким,
Как бубны шаманов, снегам,
Качая сходни, сбегался