о, в свободу и любовь,
Что даже родичи подшучивали властно
И на его восторг — нахмуривали бровь.
Он с ранних лет стал петь, все больше о небесном:
О вечности, любви, о грезах и цветах;
Он в мире не хотел исчезнуть неизвестным,
Кончина ранняя вселяла тайный страх.
Наивный юноша, он думал, что со славой
Богатстве и почет к нему вернутся в дверь,
И вот чрез тридцать лет, с мучительной отравой,
С отчаяньем в груди, терзается теперь.
Меж тем как где-нибудь в заброшенном селеньи
Счастливый юноша досужим вечерком
Восторженно твердит в его стихотвореньи
Созвучья легкие, склоняясь над столом;
Меж тем как стих его, затверженный украдкой,
Девица юная строчит в альбом подруг
И говорит о нем в мечтах с улыбкой сладкой:
"Как счастлив, кто создал такой волшебный звук!
Должно быть, он красив и смелым взором ясен.
О если бы его увидеть, хоть вдали!..
И это потому, что мир мечты прекрасен:
Поэзия есть бог в святых мечтах земли!”
А он, создатель строф, волнующих так нежно,
Певец восторженной любви и красоты, —
Нахмурен, голоден, одет всегда небрежно,
Не может выбиться из бед и нищеты.
Подруга, что, пленясь прекрасными строфами,
С ним разделяла жизнь, насмешливо ушла
И музу прокляла, игравшую сердцами, —
Затем что бедностью истерзана была.
Ей надоело жить в священных недостатках,
Блестящей прозою ее с ума свели;
И шепчет вновь она в алмазах и перчатках:
"Поэзия есть бог в святых мечтах земли!”
Поэта же язвят то клеветой, то сплетней.
Укоры рвутся с уст и сердце боль щемит.
О, лучше б жизнь прожить глупей и незаметней,
Чем вечно ощущать позорный жар ланит!..
Вот и теперь идет он городом огромным;
Вновь скоро Рождество и скоро Новый год.
Морозит… Снег хрустит… И силуэтом темным
Поспешно тень его озябшая идет.
Повсюду суета… Движение на рынках…
Пред конками толпы, разносчики кричат
И машут новыми журналами в картинках.
Весь в белом инее Александринский сад.
Здесь бюстов много есть писателей-собратьев…
Счастливые! Им нет забот земного дня!
И крепко держит их мороз в своих объятьях,
Но крепче их металл — без крови и огня!
И, голову склонив, как бы пугаясь дали,
Певец "Светланы” здесь… Остановись, внемли!
Ты видишь письмена на сером пьедестале:
"Поэзия есть бог в святых мечтах земли!”
А дальше в золотом шеломе Исаакий,
Адмиралтейства шпиц вознесся, как стрела.
Мороз крепчает все… Торопится не всякий.
И медленно толпа на Невский поплыла.
В редакции тепло. Свет льется из камина.
Конторщики гремят "ренгтонкою”… Часы
Уныло тикают. К нему идет мужчина,
Изящен, надушен, закручены усы.
"У нас довольно есть из вашего… К тому же,
Редактор обещал не помещать стихов…
Авансы не даем: дела у нас все хуже!” —
Раскланялся, сказал: "pardon” — и был таков!
И вот поэт опять на улице холодной.
Движенье, суета… Зажглись огни вдали…
И едут, и идут… И мыслит он, голодный:
"Поэзия есть бог в святых мечтах земли!”
Толкнулся в новую редакцию. В ней — то же.
И подозрительно курносый господин
Смотрел через очки, как будто думал: боже,
Уже не сыщик ли от кружковых дружин?
Зашел к приятелю… Тот хмурится — без денег,
Бранит издателей, пальто стащил в ломбард.
Опять схватил бронхит, бродя весь день без денег,
И не на что побрить проросших бакенбард.
И вот поэт идет к приятелю другому…
Тот — как сапожник пьян и потчует вином.
Напился и поэт. Идет, шатаясь, к дому.
И на ночлег попал он в полицейский дом.
Он бредит, он не спит, он брошен в яму волчью,
Косматые тела вокруг него легли,
И шепчет кто-то злой, с иронией и желчью:
"Поэзия есть бог в святых мечтах земли!”
Сочельник… В окнах свет. Повсюду на витринах
Сверкает мишура для елочных прикрас.
Как шумно в улицах! Как людно в магазинах!
Трамваи движутся… Уже десятый час!
Нет денег ни гроша у бедного поэта,
Все строго косятся, смущаяся его.
И в озлоблении он думал: песня спета!..
Не нужен никому! Не надо ничего!..
И, грустный, он пришел в холодную каморку.
Насмешливо глядят портреты со стены,
Как будто говорят: глодай сухую корку!
Забудь, забудь свои осмеянные сны!
И, в бешенстве рукой бессильно потрясая,
Бросает он в огонь тетради прошлых дней
И говорит, смеясь: "Да, муза дорогая,
Поэзия есть зверь, пугающий людей!”
А ночь уже плыла над городом блестящим,
Спокойно ночь плыла над льдистою рекой,
Плыла над рощами, светила мерзлым чащам,
Светила кладбищу усопшею луной.
И там, на небесах, в созвездиях Медведиц,
В лучистом бисере, в сверкающей пыли
Серебряных миров, услышал песнопевец:
"Поэзия есть бог в святых мечтах земли!”