П. А. Вяземский. Художник К. Я. Рейхель
Появление Тимашевой в Москве – время после декабрьского восстания 1825 года. Удар 14 декабря отозвался на всю Россию: все сжались и присмирели. «Первые годы, последовавшие за 1825-м, – писал Герцен, – были ужасны… Людьми овладело глубокое отчаяние и всеобщее уныние. Высшее общество с подлым и низким рвением спешило отречься от всех человеческих чувств, от всех гуманных мыслей». Гончаров об этом же времени говорил: «…тогдашние либералы, вследствие крутых мер правительства, приникли, притихли, быстро превратились в ультраконсерваторов…»
Но притихли и присмирели не все. Общественное мнение было сильно взбудоражено расправой над декабристами. Большинство восставших принадлежало к аристократической элите – haute nobless. Общество резко разделилось на осуждающих бунтовщиков и им сочувствующих. В то же время произошло включение декабристов «в прочные внеполитические связи», прежде всего родственные. Так, граф Захар Чернышев имел родных теток – бывших фрейлин двора – Е. И. Вадковскую и А. И. Плещееву, чьи сыновья тоже были декабристами. Шесть сестер Захара вступили в брак с представителями аристократических фамилий и создавали в своих семьях сочувственный настрой к брату. Сестра Александра, жена одного из главных идеологов декабристов, Никиты Муравьева, последовала за любимым мужем в Сибирь.
Александр Иванович Чернышев, дипломат и разведчик, человек во всех отношениях выдающийся, впоследствии военный министр, проявил себя самым безжалостным и строгим судьей над декабристами. Как член следственного комитета он, имевший виды на огромный чернышёвский майорат, без всяких оснований упорно добивался вынесения единственному наследнику графу Захару смертного приговора. Навязываясь декабристу в родственники, генерал встретил появление его на судилище громким возгласом: «Как, кузен, и вы тоже виновны?» Остроумный Захар Григорьевич ответил: «Виновен – может быть, кузен – никогда». Тем не менее Александр Чернышев ходатайствовал о передаче ему майората, принадлежавшего подвергшемуся ссылке графу Захару Чернышеву.
Ходатайство не было уважено императором Николаем, однако слухи об этом широко разошлись. Один пожилой и желчный вельможа съязвил: «Вы, говорят, любитель майоратов? Не желаете ли и мой наследственный – подагру?» В день коронации император Николай I возвел Александра Чернышева в графское достоинство. Тот как-то явился в общество и был представлен как граф Чернышев. «Я знаю только одного графа Чернышева – он теперь в ссылке», – пренебрежительно молвила известная гранд-дама.
А. И. Чернышев. Художник Дж. Доу
Молодые женщины, ссылаясь на основы христианской морали, защищали свое право на участие к «падшим». Испокон веков, даже в эпохи полного женского порабощения, христианское подвижничество и благотворительность были двумя сферами их деятельности вне семьи. Сменить комфортную жизнь в столице на холодную и убогую комнатушку при остроге решились всего одиннадцать человек. Позднее к ним присоединились еще семеро – матери и сестры осужденных. «Спасибо женщинам: они дадут несколько прекрасных строк нашей истории», – сказал Вяземский, узнав об их решении.
Мемуаристка Вера Бухарина пишет, что она и ее сердечная подруга Софья Горскина испытывали восторженное желание отправиться в Сибирь: первая – за А. И. Якубовичем, чей романтический облик в ее сознании с детства был окружен ореолом; вторая – за И. И. Пущиным, с которым дружен был ее брат Иван, тоже декабрист. Девушки мечтали выйти замуж за своих избранников или даже за кого-нибудь другого из декабристов – так велик был порыв. При этом они не сочувствовали их убеждениям и были твердо уверены, что бедные молодые люди, впавшие в ересь, еще обратятся к «здоровым идеям». Это было мимолетное увлечение, кратковременный и наивный порыв молодых душ, но он показывал, какой огромный отклик вызвал поступок Волконской и Трубецкой, как он был воспринят молодым поколением.
В письме к А. И. Тургеневу и Жуковскому от 29 сентября 1826 года Вяземский с исключительным сочувствием отзывался о женах декабристов, едущих в Сибирь за своими мужьями: «Дай бог, хоть им искупить гнусность нашего века».
Безусловно, Тимашева, женщина образованная, культурная и достаточно самостоятельная в своих суждениях, сочувствовала страдальцам. Строка о «святой свободе» в приведенном выше стихотворении «К Лизе» отнюдь не случайна – поговорить о свободе считалось хорошим тоном. В статье Ф. Я. Приймы, напечатавшего стихотворения Тимашевой, обращенные к Пушкину, была отмечена оппозиционность общественных настроений поэтессы. Действительно, в одном из посланий она писала: