Выбрать главу
У ночи много звезд прелестных, Красавиц много на Москве. Но ярче всех подруг небесных Луна в воздушной синеве. Но та, которую не смею Тревожить лирою моею, Как величавая луна Средь жен и дев блестит одна. С какою гордостью небесной Земли касается она! Как негой грудь ее полна! Как томен взор ее чудесной!.. Но полно, полно; перестань: Ты заплатил безумству дань.
Евгений Онегин. Глава 7

По преданию, Алина рассказала ему историю о том, как при венчании в церкви были перепутаны пары, и что из этого вышло. Из этого рассказа выросла повесть «Метель», написанная в 1830 году. Впрочем, в лицейскую пору эту историю мог поэту также рассказать его однокашник Николай Александрович Корсаков. В этом доме бывала и Тимашева, и не потерялась на фоне красавиц Корсаковых.

Сочиняющую стихи Екатерину связывала дружба с сестрой приближенного к царской особе генерала Михаила Хомутова, кузиной слепого стихотворца И. И. Козлова, Анной Григорьевной (1784–1856). Эта забытая русская писательница, «имея светлый ум, прекрасную память и удивительную, щеголеватую лёгкость выражать свои мысли, …записывала всё, что видела и слышала, и излагала в виде повестей происшествия, случавшиеся в большом свете, поэтизируя и, конечно, изменяя имена и названия местности». Она описала и бал у М. И. Корсаковой в честь возвращенного из ссылки поэта (26 октября 1826 г). «… Собралось множество гостей. Дамы разоделись и рассчитывали привлечь внимание Пушкина, так что, когда он вошел, все они устремились к нему и окружили его…». В своем послании к Анне Хомутовой это празднество вспоминала и Тимашева:

Не знаю, друг, но страх безумный Невольно душу оковал С минуты той, что в зале шумной Он первый раз очаровал. Он говорил – я всей душою Внимала чудный разговор И удивлялась, как собою Он поражал и мысль, и взор. Его черты мысль озаряет, Душой прекрасной взор блестит, Свободной мыслью удивляет, Высоким чувством он пленит. Вот вам портрет, хотя неверный, Того, кто страх в меня вселил. Боюсь любезности примерной, Боюсь, боюсь, – хоть очень мил.
1826-го 12 ноября

«…Очень мил» – разве это слова влюбленной или хотя бы увлеченной женщины? Так можно сказать о пустячке: куплете, чепчике, приятности постороннего, малознакомого человека. Екатерина знала цену слову и сильные чувства выражала совсем по-другому…

О степени близости Пушкина и Тимашевой существуют различные мнения.

Одни исследователи не могут избавиться от искушения считать ее Екатериной IV в так называемом Дон-Жуанском списке поэта. Этот пресловутый список был достаточно велик. Поэт набросал его в альбоме Елизаветы Николаевны, сестры Екатерины Ушаковой, за которой в то время ухаживал и которой собирался делать предложение. Список, как считают специалисты, далеко не полный. Но и он состоит из двух частей. В первой – имена его серьезных увлечений, во второй – впечатления мимолетные, случайные. Большинство пушкинистов полагают, что «Катерина IV» – возможно, Екатерина Николаевна Ушакова или Екатерина Васильевна Вельяшева, по мужу (с 1834 года) Жандр, и только некоторые, наделенные особенно буйным воображением, называют имя Тимашевой.

Другие полагают, что Пушкин и Тимашева даже никогда не встречались. Но, по-видимому, истина находится где-то посередине.

Известно, что как минимум на одном из чтений «Бориса Годунова» (самим поэтом) Тимашева присутствовала. Об этом говорит и приведенное выше стихотворение.

Истосковавшийся по высшему свету, по обществу изысканных красавиц, поэт не мог не заметить прелестную женщину, так самозабвенно внимающую его декламации. Скорее всего, здесь же произошло их знакомство.

Екатерина ли показала Пушкину свои стихи, Вяземский ли заставил поэта их прочитать, но Пушкин сразу же впечатлился этой не обделенной литературным талантом женщиной. Он написал в ее альбом:

Я видел вас, я их читал, Сии прелестные созданья, Где ваши томные желанья Боготворят свой идеал. Я пил отраву в вашем взоре, В душой исполненных чертах, И в вашем милом разговоре, И в ваших пламенных стихах. Соперницы запретной розы Блажен бессмертный идеал… Стократ блажен, кто вам внушал Не много рифм и много прозы.

Рискованная двусмысленность последнего четверостишия намекала на то, что в Москве Екатерина Александровна жила вдали от своего мужа. Он перестал соответствовать ее поэтическому идеалу, но по праву супруга вкусил блаженство.