острых ржавых кружев
вы любили глядеть на баржи из-под руки,
раздавали соседским мальчикам пятаки:
и они обнимали вас, жившие небогато.
и вы были другой, немыслимо молодой,
и глаза у вас были — сумерки над водой,
синего агата.
это был июнь, земляника, копченый лещ,
вы носили, словно царевич, любую вещь
и три дома лишили воли, едва приехав
— Тоня говорит, вы женаты? — страшная клевета!
а кругом лежал очарованный Левитан,
бесконечный Чехов
лестницы, полы в моей комнате, сени, крыльцо, причал —
всюду шаг ваш так весело и хорошо звучал,
словно мы не расцепим пальцев, не сгинем в дыме,
словно я вам еще читаю про Древний Рим
словно мы еще где-то снова поговорим,
не умрем молодыми
кажется, мы и теперь глядим, как студеной мглы
набирают тропинки, впадины и углы,
тень пропитывает леса и дома, как влага.
черные на фоне воды, мы сидим вдвоем
а над нами мед, серебро и жемчуг на окоем,
жатая бумага.
уезжайте в августе, свет мой, новый учебный год
дайте произойти всему, что произойдет, —
а не уцелеет ни платья, ни утвари, ни комода,
наша набережная кончится и гора, —
вы пребудете воплощением серебра,
серебра и меда.
16 июня 2015
Владимиру Фомичеву
в юности любил умирать, представлял по себе воронку,
опаленных друзей, от горя живых едва.
а теперь помру — отойду покурить в сторонку.
жизнь сойдется за мной без шва.
в юности любил побольней: терзают — и ты терзаешь.
падал освежеванным в ночь, с бутылкою в кулаке.
а как отдал всех бывших жен потихоньку замуж,
так ты знаешь, иду теперь налегке.
в юности любил быть умней, стыдил бы тебя, невежду,
придирался к словам, высмеивал, нес бы чушь.
а потом увидел, как мал, и с тех пор ничего не вешу.
полюбил учиться. теперь учусь.
в юности любил побороться с богом, пока был в силе,
объяснить, что ему конкретно не удалось.
внук родился — и там меня, наверху, простили.
я увидел, как он идет через нас насквозь.
я молился, как ты: «дай мне, отче, высокий терем,
ремесло и жену, укрепи меня, защити».
вместо «дай мне, отче, быть благодарным своим потерям.
дай мне всё оставить, чтобы тебя найти».
11 октября 2015, Екатеринбург-Омск
дед Владимир
вынимается из заполярных льдов,
из-под вертолетных винтов
и встает у нашего дома, вся в инее голова
и не мнется под ним трава.
дед Николай
выбирается где-то возле реки Москвы
из-под новодевичьей тишины и палой листвы
и встает у нашего дома, старик в свои сорок три
и прозрачный внутри.
и никто из нас не выходит им открывать,
но они обступают маленькую кровать
и фарфорового, стараясь дышать ровней,
дорогого младенца в ней.
— да, твоя порода, Володя, —
смеется дед Николай. —
мы все были чернее воронова крыла.
дед Владимир кивает из темноты:
— а курносый, как ты.
едет синяя на потолок от фар осторожная полоса.
мы спим рядом и слышим тихие голоса.
— ямки Веркины при улыбке, едва видны.
— или Гали, твоей жены.
и стоят, и не отнимают от изголовья тяжелых рук.
— представляешь, Володя? внук.
мальчик всхлипывает, я его укладываю опять,
и никто из нас не выходит их провожать.
дед Владимир, дед Николай обнимаются и расходятся у ворот.
— никаких безотцовщин на этот раз.
— никаких сирот.
23 октября 2015
Стихи — 2016
как собаки рычат и песок поднимают, ссорясь,
как монета солнца закатывается в прорезь,
поднимается ветер, и мы выходим, набросив шали,
проводить наши лодки, что обветшали
а едва медведица выглянет, — чтоб не гасла,
мы крученые фитили погружаем в масло
и неяркий огонь колеблется в плошке, слитный
с колыбельной медленной и молитвой
и покуда мы спим в обнимку с детьми, над ухом
океан ворочается и бьется чугунным брюхом,
и мы жмемся тесней друг к другу, покуда цепки,
как и полагается мелкой щепке
завтра, может, одна, на негнущихся, кромкой моря
побредет ледяной, совершенно слепой от горя,
и тогда из бутылки пыльной мы пробку выбьем
и заплачем под твои песни на древнем рыбьем
как восход проступает над морем укусом свежим,
так мы надеваем платья и фрукты режем
и выходим встречать, будто замуж идем сегодня
наши лодки, что водит рука господня
что же мы не бесимся, спросишь ты, что же мы не ропщем?
оттого ли, что карт судьбы мы не видим в общем,
оттого ли, что смерть нас учит любить без торга,
оттого ли, что ночи не длятся долго
так смешаем мужьям толченое семя чиа
с перцем и водой, чтоб смерть их не получила,
ни упреку, ни жалобе не дадим осквернить нам глотку:
не то страх потопит нас всех,
потопит нас всех, как лодку
06.03.2016
смерть приходит в перчатках, фартучке,
набивает мусорные мешки,
расставляет ровненько фотокарточки,
ручки, книжные корешки
собирает в винных разводах рукописи,
подбивая общий итог,
злопыхатели и кредиторы стукаются
о стальной ее локоток
лживое опровергает, веское
извлекает на божий свет
все приводит в высшее соответствие,
все увязывает в сюжет
дарит лучшим вещам глубины и твердости
и дает им взлететь в цене
сообщает поздней печальной гордости
бестолковой родне
собирает над поминальной чашею
воинства небесного дураков,
и вступают друзья, молчавшие
по пятнадцать веков
ослепленных гневом приводит зрячими
в честь такого большого дня
и смеется: милые, что б вы значили,
что бы делали без меня?
и когда архивы уже обещаны,
а долги и низости прощены,
и все видят, какие женщины
нас оплакать званы
мы глядим, как траурная суггестия
достигает трогательных высот
как прекрасны сейчас все вместе те,
кому скидываться по пятьсот
о, живому было бы много чести,
дальней песнею
принесет
11.05.2016
Саше Гаврилову
чернильная, воззрившаяся дико
на едока
кто мы еще, когда не ежевика
на ветках языка
затем мы тут гудим разноречиво,
чтоб легкою рукой
дитя срывало нас и колдовство учило
и непокой
20.05.2016
Конрад Пирс
я разве Конрад Пирс, сатирик, дьявол, царь?
раздатчик оплеух, отравленное жало?
я цирковой медведь, разбавленный вискарь,
пародия на все, что мне принадлежало.
я Конрад разве Пирс, попасться на язык
которому чины и богачи боялись?