во владелицах узких губ и надутых губ
боженька лежит, завернутый в тесный кокон
он разлепит глаза, Анита, войдет в права
раздерет на тебе воланы и кружева,
вынет шпильки твои, умоет тебя от грима,
и ты станешь жива, Анита моя, жива
и любима
18.11.2016
хрусталь и жемчуг от морозов
и аметист
твой Петербург смотри как розов
и золотист
кто заводи подводит черным,
синит снега —
Куинджи или Уильям Тернер
или Дега?
на юг, как племена живые,
бредут дымы
и вот, окликнуты впервые,
застыли мы
как дети, бросившие игры
на полчаса,
чтобы узнать: снега воздвигли
и небеса
наладили метель из сказки
и фонари
ступай, дитя, и пробуй связки:
благодари
06.12.2016
Стихи — 2017
покуда волшебства не опроверг
ничей смешок, мальчишка смотрит вверх:
там, где у нас пурга или разлука, —
на горизонте вырос фейерверк
секундой раньше собственного звука
там окон неподвижное метро,
дымы стоят, как старые пьеро,
деревья — как фарфоровые бронхи:
всему, всему подводится итог —
и в небе серебристый кипяток
проделывает ямки и воронки
и мы крутые ласковые лбы
в веселом предвкушении судьбы
о стекла плющили, всем телом приникали:
засечь сигнал, узнать границу тьмы —
той тьмы, где сомневающимся мы
работаем теперь проводниками
03.01.2017
старая гвардия, вечная отрада моих очей,
собирается к девяти, что бы ни случилось
церемонно здоровается со мной, и, сама учтивость,
я ношу ей закуски, сок и масала-чай
заклинатели бесов, опальные королевичи и глотательницы огня,
толкователи шрамов, поэты, ересиархи:
опаляют длинные косяки на свечном огарке,
пересмеиваются, поглядывая на меня
это край континента: в двухстах шагах, невообразим,
океан, и все звуки жертвуются прибою
я люблю послушать, как он беседует сам с собою
я работаю здесь четырнадцать долгих зим
— эти вот накурятся, Пэт, и что может быть мерзей:
ходят поглядеть, как я сплю, похихикать, два идиота.
— в нашем возрасте, детка, это уже забота:
проверять по ночам, кто жив из твоих друзей
говорят, у них были дворцы с добром — не пересчитаешь вдесятером,
и в лицо их не узнавали только слепые.
— исполняешь желания, Падмакар?
— вообще любые.
— тогда чаю с медом и имбирем.
19.01.2017
гляди, гляди: плохая мать
и скверная жена
умеет смерти лишь внимать,
быть с призраком нежна,
живое мучить и ломать,
а после в гамаке дремать,
как пленная княжна
зачем она бывает здесь,
на кой она сдалась,
ее сжирает эта спесь
и старит эта власть
не лезь к ней, маленький, не лезь,
гляди, какая пасть
но мама, у нее есть сын,
льняная голова,
он прибегает к ней босым,
чирикая слова
и так она воркует с ним,
как будто не мертва
как будто не заражена,
не падала вдоль стен,
как будто не пережила
отказа всех систем,
как будто добрая жена,
не страшная совсем
он залезает на кровать,
кусается до слез,
он утром сломанную мать
у призраков отвоевать
бросается как пес,
и очень скоро бой принять
суровый смертный бой принять
придется им всерьез
30.01.2017
любит старая душа
обливаться из ковша,
спать в песке и есть руками:
с дорогими дураками
пряным воздухом дыша
потому-то не ищи
ей ни Хилтона, ни Ритца:
она хочет, как царица,
жить, где мир не повторится,
петь, где травы и клещи,
есть, где муравьи и мыши:
заставлять рыдать потише,
подчинять ее уму —
посадить ее в тюрьму.
ты привез ее, где свеж
и певуч упругий воздух,
небеса в соленых звездах,
и сказал: ну вот же. ешь.
— пытки злобой и зимой
избежав, разводишь слякоть,
не смешно тебе самой?
— празднуй, празднуй, милый мой.
я могу теперь поплакать.
я приехала домой.
02.02.2017
старуха и разбитое корыто
беседуют в душе моей открыто
и горестно: никто из нас не злой.
— меня сжирает медленное пламя,
оно больными хлопает крылами,
прости меня, — старуха говорит,
ты самое родное из корыт,
— естественно, — оно кивает хмуро, —
киношная рассохлая фактура,
и линия, и трогательный кант.
мой мастер был немного музыкант,
но я тебе по-прежнему постыло,
не правда ли.
— проклятая труха.
— а это карма, матушка. плоха
история, где сильный без греха.
я все тебе заранее простило.
02.02.2017
Из цикла «Девять писем из Гокарны»
I. dream mail
утреннее воркованье ребенка с резиновою акулой
прерывает сон, где, как звездный патруль сутулый,
мы летим над ночным Нью-Йорком, как черт с Вакулой
то, что ты живешь теперь, где обнять дано только снами,
слабое оправдание расстоянию между нами.
ты всегда был за океан, даже через столик в «Шаленой маме»
это не мешает мне посвящать тебе площадь, фреску,
рыбку вдоль высокой волны, узнаваемую по блеску,
то, как робкое золото по утрам наполняет короткую занавеску
всякая красота на земле есть твоя сестра, повторяю сипло.
если написать тебе это, услышишь сдержанное «спасибо»
из такой мерзлоты, что поежишься с недосыпа
это старая пытка: я праздную эту пытку.
высучу из нее шерстяную нитку и пьесу вытку.
«недостаток кажется совершенным переизбытку»
как я тут? псы прядают ушами, коровы жуют соломку.
в Индии спокойно любому пеплу, трухе, обломку:
можно не стыдиться себя, а сойти туристу на фотосъемку
можно треснуть, слететь, упокоиться вдоль обочин.
ликовать, понимая, что этим мало кто озабочен.
я не очень. тут не зазорно побыть не очень.
можно постоять дураком у шумной кошачьей драки,
покурить во мраке, посостоять в несчастливом браке,
пропахать с матерком на тук-туке ямы да буераки
можно лечь на воде и знать: вот, вода нигде не училась,
набегала, сходила, всхлипывала, сочилась,
уводила берег в неразличимость
никогда себе не лгала — у тебя и это не получилось
скоро десятилетье — десятилетье — как мы знакомы.
мы отпразднуем это, дай Бог, видеозвонком и
усмешкой сочувствия. ну, у жанра свои законы.
как бы ни было, я люблю, когда ты мне снишься.