— Вот так… Но ты глядишь
с огромной грустью.
— Да… Я всегда тоскую по тебе.
— Но разве там,
у вас… там нет меня?
Передо мной внезапная стена
возникла.
Трещинки, шероховатость.
Я в первый раз почувствовал тогда,
как может сердце
бесконечно падать.
Стена исчезла.
Я сказал: — Мария! —
И огляделся.
— Что? — она сказала.
Был дворик пуст.
Лишь первая трава
с анютиными глазками цвела.
Светило жарко солнце
в подворотне.
И я сказал:
— Мария, что со мной?
Я устаю — и снегом, и жарой,
и чьим-то домом быть, и человеком,
листком зеленым на коре, корой,
спрессованным
в одну минуту веком,
секундой, убежавшей от часов…
— Ты жалуешься?
Разве это плохо?
— Вот лавочка, — сказал я, —
посидим?
— Нет, лучше друг на друга
поглядим.
Нет времени. Дай руку… —
И кольцо
надела мне на палец безымянный.
— А как же быть с художником?! —
Стена
передо мной. И за спиной стена.
И по бокам. Я поглядел на небо.
И снова двор. И звон. И тишина.
Она сказала:
— Ты такой же странный.
И хорошо…
— А как же быть со мной?
Стена, стена, что делать со стеной?
А день стоит все тот же за спиной.
И не стоит, а ходит. И смеется.
И говорит. И мечется… А я?
Я не успел тебе сказать, Мария…
Я не успел тебя спросить…
Стена!
Я долго шел,
скользя рукой по камню.
Он теплый был.
Наверно, в этом доме
высокие, подумал, потолки —
и замер, взгляда не сводя с руки.
Кольцо исчезло,
но не до конца, —
поскольку ощущение кольца
на пальце было и не проходило.
Я повернулся и пошел назад.
И подошел. И заглянул в ворота.
Мне показалось, улыбнулся кто-то.
Там бабушка бессмертная вязала.
Бесцветная мерцающая нить
меж спиц и пальцев
зябко проскользала
и тоже исчезала, может быть…
(Куда? Я выпадаю из сюжета.
Тверской бульвар
без Пушкина давно.
Я — без тебя. И нелогично это:
среди такого дня идти в кино.)
Я устаю — и снегом, и жарой,
и переулком быть, и человеком,
листком зеленым на коре, корой,
неровным часом и огромным веком.
Не жалуюсь. Я просто не могу
все передать
одной строке скользящей.
Я замерзал в искусственном снегу.
И шел босой по льдине настоящей.
Я сел напротив той скамьи, где мы
с художником сидели
столь недавно.
Кругом, как будто не было зимы,
цвели цветы
И зной налил исправно.
Но, с рукавов отряхивая снег,
ко мне подсел сердечный человек:
— Ты с нею был на уровне неравном,
ты свой обычный промах допустил
Залюбовался,
не спросил о главном.
О разнице во времени Забыл?
— О разнице во времени?!
Послушай, —
я сам себе ответил.
— Отдохни!
Рассыпься. —
Он рассыпался послушно.
И я увидел,
что идут они.
И многое другое я увидел.
Я увидел,
как мой двойник,
пытавшийся догнать
и возвратить художнику Марию,
вошел в мой дом.
И почему-то видел,
как он ключи искал
по всем карманам,
как свет зажег и, голову склонив,
исчез над недописанной страницей.
Я видел,
как серебристый длинный
«мерседес»,
широким жестом
списанный в посольстве
и купленный
владельцем тех манжет,
что хлопотали около Марии,
пугая бабочку,
возник опять
на том же месте на моем бульваре.
И знал: недолго женщине стоять
одной на том же самом тротуаре.