И хоть ту программу кто-тоОкрестил невинно „Взгляд“,Оказался для ФедотаЭтот „Взгляд“ страшней, чем яд.
Охмурили неформалыТрудового паренька,Стал читать он что попало,Начиная с „Огонька“.
Из семьи уйдя рабочей,Позабыв родной завод,На тусовках дни и ночиОн проводит напролет.
За версту бывает слышно,Как подкуренный ФедотС диким криком „Хари Кришна!“Вдоль по улице идет.
От его былого видаНе осталось ничего,Он вот-вот умрет от СПИДа,И не только от него.
И не зря в народе людиМеж собою говорят:— Так с любым Федотом будет,Кто программу смотрит „Взгляд“!
„Провел я молодые годы…“
Провел я молодые годыНа лоне девственной природы,Природы девственной на лоне,Режима строгого на зоне.
На зоне строгого режима,На фоне полного зажимаСчитал закаты и восходыВ местах лишения свободы.
И все моральные уроды,И все духовные кастратыСо мной считали те восходы,Со мной считали те закаты.
И покидая мир греховный,Перемещался в мир астральныйТо вдруг один кастрат духовный,То вдруг другой урод моральный.
Прогулка на два оборота
„Я не был никогда в Австралии,Где молоко дают бесплатно,Где, может быть, одни аграрииДа яблоки в родимых пятнах.“
Я не был никогда в Монголии,Где от кумыса нету спасу,Где круглый год цветут магнолии,Согласно сообщеньям ТАССа.
Там что ни житель — то монгол,А что ни лошадь — то Пржевальского,Там все играют в халхинбол,Но из ключа не пьют кастальского.
Я не был никогда в Венеции —Шамбале кинематографии,Где драматургов нету секции,Что в переводе значит — мафии.
Там время сжато, как пропан,И вечность кажется минутою,Там чуть не помер Томас Манн,А может, Генрих — я их путаю.
Я не бывал в стране Муравии,Где ям не меньше, чем ухабов,Я также не бывал в Аравии,Ну что ж, тем хуже для арабов.
Но я бывал в Голопобоево,Чьи жители клянут Арабова,Раскаты дикой лиры коегоЛишает их рассудка слабого.
Там низок уровень культурыИ редко слышен детский смех.Ты лучше их не трогай, Юра,Убогих, Юра, трогать грех.
„Промышленность не может быть тяжелой…“
Промышленность не может быть тяжелой.Ей надлежит быть легкой и веселой.
„Прости-прощай, ушедший век двадцатый…“
Прости-прощай, ушедший век двадцатый,Здорово-здравствуй, двадцать первый век!Я поздравляю с грандиозной датойСограждан, современников, коллег.
Столетия итоги подбивая,Отмечу, что народ непобедим,Уверен, что нас вывезет криваяИз места, где мы столько лет сидим.
И мы, едва сведя концы с концами,Задравши хвост победною трубой,Рванемся вновь на тройке с бубенцами,Оставив все народы за собой.
Что вам сказать в конце тысячелетья?Тысячелетье в целом удалось.Дай Бог, чтоб не последним было третье,А там и дальше пронесет, авось.
„Просыпаюсь с бодуна…“
Просыпаюсь с бодуна,Денег нету ни хрена.Отвалилась печень,Пересохло в горле,Похмелиться нечем,Документы сперли,Глаз заплыл,Пиджак в пыли,Под кроватью брюки.До чего ж нас довелиКоммунисты-суки!
Прощание
Попрощаемся, что ли, родная,Уезжаю в чужие края.Эх, кровать ты моя раскладная,Раскладная подруга моя!
Не стираются в памяти даты,Знаменуя истории ход.Я купил тебя в семьдесят пятомУ Петровских тесовых ворот.
Дело было двадцатого мая,Запоздалой московской весной.Чем ты мне приглянулась, не знаю,Но вполне допускаю — ценой.