Я вчера подружилась с попом,
хороший такой поп, деревенский,
шепелявит немного, и танец венский
танцевать совсем не умеет,
он что-то твердит о боге.
А я слушала и умилялась:
какой же он милый,
и шепелявит немного.
— Здравствуйте, я сахалинская недотрога:
стихи пишу и от местных их прячу.
Поп немножечко озадачен,
он стихов давно не читает,
лишь кадилом своим махает.
Какой же он всё-таки милый
этот поп деревенский,
и танец венский,
жаль, танцевать не умеет.
Он глаз лукавит, добреет
мир вокруг и деревня наша.
— Ты, батюшка, прав, я поэтесса ваша!
Верили мы поэтам, верили.
Сами себе отмерили
годы и расстояния,
душ больных раздевание.
И как бы поэтам ни верили,
мы совесть свою не измерили,
не вычислили линейкой:
сколько ещё километров
до невозвратности мыслей,
мыслей не очень чистых.
И чёрт знает, кому мы поверили!
Верили им мы и делали
не наши идеи в дела воплощая.
Поэты в книгах зависли, прощая.
И молча смотрят на это —
на то они и поэты.
Её никто не узнает,
её не знает никто.
Нет, она не из рая,
она надевает пальто,
шапочку, белые бусы
и идёт в магазин,
чтобы сказать: «Как пусто!»
или «Пропадом пропади!»
Да, да и тут же исчезнет,
как будто и след простыл.
Она поэт-неизвестник,
ей белый свет не мил,
из которого слеплено чудо:
реки, озёра, моря.
Да что же это такое?
— Как пусто! — мои слова.
Поэты каменных веков.
Я не любила вас за это.
Поэты каменных веков —
политики, а не поэты!
Не муза сдохла. Нет, чиста
рука, стирающая чудо.
И рифма вроде бы проста.
Откуда ж ненависть, откуда?
Я на любви построю храм,
я Русь прославлю до Курил!
Но я ни строчки не отдам
на ваш полузаморский пир.
Поэты каменных веков
мне братьями всегда казались.
Поэты каменных веков
врагами стали. Отписались.
Я легенда, я миф, я мечта!
Была на Земле, не была?
Не была, потому что земля
былью красною проросла,
байками, плясками, лебедой,
поговорками. Я сюда ни ногой!
Не буду никогда тут я,
потому что я не Марфута,
потому как я и не Маша.
Не Маша, а значит, не ваша.
Ведь много мне и не надо,
я миф и моя награда —
читающая планета!
А тут я иль меня нету —
никому не может быть дела.
Лови, поэма новая полетела!
Странные поэты бывают:
про Русь они забывают,
мужик к ним не ходит в гости,
и мы их уже не просим
быть к народу поближе,
потому что всё выше и выше
они над нами взлетают
и про народ забывают.
А мы им хлопать устали —
наверно, плохими стали.
Да ладно уж, средь поэтов
кто-то стар, кто-то устал,
кто-то слишком долго молчал.
Вот так мы на всё глаза и закрыли.
Нас за это в лучшую жизнь не пустили.
Не так-то просто убить поэта
за то, за это и за это.
Но он пытался, он старался.
Поэт писал, поэт зазнался.
А он, ломая свои руки,
рыдал от скуки:
— Зачем нескромному поэту
писать о том, о сём, об этом,
и сидя дома в тишине,
плевать на киллера в окне?
Не так-то просто убить поэта,
как оказалось, но об этом
расскажет только сам поэт.
Цветы к могиле? Это бред!
А стихов у нас, стихов!
В русской армии полков
столько не было, однако.
Я стихами лезу в драку,
я стихами погибаю,
со стихами воскресаю!
Не было у нас полков,
сколько писано стихов.
Не было у нас наград,
сколько строчек и тирад!
Мы, любимые поэты,
благодарны вам за это:
нас вам хочется читать
много больше, чем стрелять.
Как-то быстро стихи слагались,
за ними мы не угнались.
Стихи рисовались и пели
лёжа в тихой постели,
и в автобусе шумном,
а на работе отдушиной
выплывали из-под пера.
Была б вечно я молода,