Как раз в арестантском вагоне стукнул емутридцатый.Стократно благополучно бежавшие от погонь,Были с ним вместе взяты в доску свои ребята,Прошедшие медные трубы, воду, водку, огонь.
Ехали долго и скучно: пять суток резались в карты;Сто раз прошли через руки деньги, жратва, табак…Вагон, как осенняя муха, полз по холодной карте,И Черному показалось, что дело его – табак!
Если глядеть в окошко: камень, камень и камень,Снег да кривые сосны, и кругом никого,Если вцепиться в решетку да потрясти руками,Услышишь запах железа и проклянешь его.
До теплой Одессы тыщи простуженныхкилометров.А вор все равно, что птица, серенький соловей, —Нету теплого дома… Кто виноват, что нету,От холода и от клетки, от мыслей в своей голове.
Нету теплого дома… Кто виноват, что нету,Нету у человека печки, тепла, угла?Нету такого места, чтобы взял ты билеты,Уехал – и никакая власть тебя не взяла.
Говорят, что у маминой юбки самое теплое место,Что приятно со старым папкой в поддавкипостучать.Говорят, человек как кошка, любит старое место,Любит собственных шкетов на руках покачать.
Кто его знает? Ноги шли не на те пороги,Не пробовал Черный этих приятных и тихих штук.Выбрать ему не дали. А на любой дорогеУ дырявых подметок одинаковый стук.
Как и других – родили, кинули в подворотню.Дворник нашел под утро. Пошевелил носком.Видит – живой мальчишка; выживет, будетработник,Скорей же всего подохнет. И сунул в сиротскийдом.Сиротский дом трехэтажный. В стенах глаза и уши,Если бывал – так знаешь. Не бывал – не поймешь!Давал император трешку в год на живую душу.«Смоешься – станешь вором. Не смоешься —так помрешь».
И вышла такая привычка: загнут на любом изследствий:«Что же это вас толкнуло? Кто папа и мама вам?» —Встанет Черный и скажет: «Очень приличноедетство,Очень прекрасная мама, а воровал я сам!»
Наутро довез их поезд до самого края свету,Ссадил и поехал дальше, куда-то в тартарары.Взглянули на солнце – нету! Взглянулина звезды – нету!И нету на белом свете другой подобной дыры.
Кто-то сказал в молчанье: «Зовется город Сорока…»И даже те, что успели приговор позабыть,Тут при помощи пальцев вновь сочтя свои сроки,Загрустили, что долго придется в Сороке быть.
Они прошли через город без песен и разговоров.Никто не кидался к окнам, не выбегал встречать:Мало ли на работу ведут через город воров —К ним раз навсегда привыкли и бросили замечать.
А если и замечали, то говорили мельком:«Снова ведут рабсилу…» И, уловив на слух,Воры, сердясь, считали это названье мелким,Вставал на дыбы их гордый паразитарный дух.Черный сказал с усмешкой: «Вот оно – Белоеморе.Если казенным сладким подавишься калачом,Если засохнешь с горя, если тоска уморит,Снегом тебя засыпет, и никто не при чем».
И повернули в поле. Вот бы сейчас самовара!Хватить бы по два стакана, по третьему наливать.Идут в шикарных пальтишках девчонкис Тверского бульвара,Их еще не успели переобмундировать.
Черный на них смеется, на моды их и фасоны.Он бы за них копейки ломаной не отдал.Но их манто и чулочки немного не по сезону.А это удачный повод, чтоб учинить скандал.
Черный подходит фертом к заднему из конвойныхИ задушевным тоном в ухо кричит ему:«Скидывай полушубок, поносил – и довольно;Девочкам пригодится, а тебе ни к чему!»
И конвоир внезапно смотрит в упор на вора,И оба стоят, как рыбы, широко разинув рты.Черному ясно видно, что это же Васька Ворон,Одесский уркан. И разом они произносят: «Ты!»
Но тотчас же вспоминают каждый свое назначенье,И конвоир снимает руку с его плеча.И Черный бьет его в ухо, отчасти для развлеченья,Отчасти от горькой обиды, а более сгоряча.
Но, подоспев, другие Черному крутят руки,Такие крепкие парни – они медведя сомнут —И, несмотря на силу и все одесские штуки,Черный надежно связан в каких-нибудь пять минут.
«Крепко ж вас откормили даровыми пайками!»Он с уваженьем смотрит на связавших его.Он для смеха поводит скрученными руками,Но эти грозные жесты не трогают никого.
Никто на него не смотрит, как будто на целомсветеТолько одно глухое похрустыванье шагов.Колонна идет в молчанье сквозь перекрестныйветер.И крыши первых бараков встают посреди снегов.