Потом она узнала соседа.
— Володя! — сказала она.
И он обнял ее.
Люся помогала ему внести дрова в дом. Владимир сбросил их на кухню, выпрямился и улыбнулся. Улыбка у него была очень хорошая.
— Ты из армии? Разве уже отпускают? — спросила Люся.
— Я из госпиталя, — сказал Владимир, — полгода отвалялся.
— Что у тебя было с лицом? — спросила Люся.
— Неинтересно рассказывать.
— Да я сама вижу, — Люся смотрела на Владимира. — Главное, глаза целы.
— Как только танк загорелся, я их тут же закрыл, — сказал Владимир. — И, представляешь, совершенно случайно через полтора месяца открываю их и вижу: сидит напротив меня малый в кальсонах — тесемочки болтаются, и зевает во весь рот. Очень скучно ему на меня смотреть…
Владимир посмотрел, как серьезно слушает его Люся, усмехнулся.
— Я тут твоего парня видал — сказал он.
— Устала я от них страшно, — сказала Люся.
Владимир встал.
— Слушай, у тебя от Федора какие-нибудь шмотки остались? А то на мне все рассыпается, — он натянул локти старой гимнастерки.
Люся молчала.
— Я что-то не так сказал?
Да нет, — Люся посмотрела на него. — Федора — не могу. Хочешь американский костюм из юпровской посылки?
— Давай американский.
Люся принесла костюм из американской посылки. Это был белоснежный дорогой костюм, предназначенный, вероятно, для прогулок по набережным Флориды или Калифорнии, но уже никак не для послевоенного белорусского городка.
Однако выбирать было не из чего. Владимир раскинул в руках белоснежные штанины.
— Сойдет.
— Его ведь и покрасить можно, — сказала Люся.
— Ничего, сам покрасится.
— К нему же ботинки есть! И рубашка с галстуком.
Владимир снял с печки два ведра воды и вошел в ванную.
Через некоторое время он вышел оттуда раскрасневшийся, чисто выбритый, в американском костюме, который прекрасно на нем сидел, в темной рубашке (манжеты аккуратно торчали из-под рукавов пиджака), веселый, красивый.
— А я его продавать собиралась, — сказала Люся.
— Я считаю, я вовремя приехал.
Когда Женька и Лена вернулись домой, они увидели странную картину: мать и какой-то человек в ослепительно белом костюме сидели за столом друг против друга, стол был накрыт, и человек играл на гитаре и негромко пел «Отвори потихоньку калитку…», а мать слушала его, подперев голову ладонями.
Ребята нерешительно стояли в дверях. Женька был умыт, причесан, рубашка была зашита.
Заметив ребят, Владимир перестал петь и, продолжая играть на гитаре, сказал:
— Ну, что стоите? Давайте сюда, не стесняйся.
Ребята сели за стол. Здесь стояли банки с консервами, была даже стеклянная банка с компотом, был шоколад, конфеты и две бутылки с красивыми разноцветными наклейками.
— Начали, — скомандовал человек.
Лена смотрела на него.
— Что, не узнала? — спросил Владимир.
Лена покачала головой.
— Ты тоже с тех пор довольно выросла, — сказал Владимир.
— Дядя Володя тут до войны жил, — сказала Люся, — он наш сосед.
— До войны я мало что помню, — сказала Лена.
— Я-то тебя помню, — сказал Владимир, — вот такая была.
— Ничего удивительного, все такие были, — сказала Лена.
— А что делать, — улыбнулся Владимир.
— Бразилия, — прочел Женька на банке с компотом. — Вы что, в Бразилии были?
— Если судить по компоту, я там был, а потом, — Владимир приподнял бутылку, — потом я переехал во Францию, а потом, странное дело, почему-то… — он вчитался в наклейку другой бутылки, — меня занесло в Румынию, и наконец, — Владимир сдернул свой белый пиджак. — я обосновался в Соединенных Штатах, откуда к вам и прибыл… — И он заиграл на гитаре какой-то довоенный фокстрот из американского фильма. — Понятно?
Женька и Лена улыбались.
— А ордена у вас есть? — спросил Женька.
— Орденов масса. — Владимир продолжал играть на гитаре.
— А почему вы их не носите? — спросила Лена.
— Все не умещаются, — объяснил Владимир. — А потом наденешь один — другой обидится, другой наденешь — третьего обидишь. Я уж решил никого не обижать.
Владимир наигрывал на гитаре.
— Ну, что у вас еще интересного?
— Все интересно, — сказала Лена.
— Может, споем что-нибудь? Какие тут у вас новые песни? А то я дальше «Расцветали яблони и груши» не пошел… Ну что, — он налил Люсе, — выпили?