— Хочется лететь.
— Марину Раскову видели?
— Она заходит, иногда.
— А чудо Чкалов?
— Он — заходит. Он — очень хороший человек. Правда, пьет.
Хотя, пьяным я его не видела.
— А чем он занимается?
— Да ничем.
— Совсем ничем?
— Тут есть один мост — ну, не тут, в Америке — в Калифорнии — вот он под ним каждый вечер летает.
— Почему вечером?
— Стесняется — днем.
— Чтоб никто не видел??
— Такой уж человек.
— А вы как?
— Да так.
(читатель, я говорю с героем Советского Союза, сгоревшим на ПО-2 в сорок третьем году, над Керчью, Валей Корчуновой. Посмертно — героем. Посмертно. При жизни — был подвиг, но — но — никто, конечно — не мог, — это не обвинение — а — доказательство, какие у нас замечательные люди живут, вот среди нас.)
Многие — уже ушли.
Вот мы же там разговариваем.
А здесь бы.
Здесь.
Живые нужны. Живые.
— Как настроение?
— Ничего.
— Нелепый вопрос?
— Да я уж…
— Выпить тут у вас есть где?
— Конечно. Но я-то — не пью.
— Да я вас…
— Я знаю. Мне уже говорили, что вы хотели бы со мной познакомиться.
— А вы?
— Что?
— Я ведь на знакомство — не напрашивался.
— И об этом я тоже знаю.
— Как это было?
Меня одолела тоска.
— Вы жили в гостиницах?
— Конечно.
— Ужас.
— Так вот. Я Володе эти стихи — не прошу. Я знаю — что он жил — примерно — так же, примерно, хотя, конечно, — если уж всерьез — он все растерял — раньше, чем я — ибо мне-то терять было нечего. Помните — отдам всю душу — декабрю и маю, но только лиры милой — не отдам. Я не отдам ее — ни матери, ни другу. Володя отдал. Говорят, подвиг. Памятник. Нет, он хороший поэт. Все умеет. Только все — зазря. Я — я тоже прикидывался — то так, то так, но — дело знал, делал. А Володя — поздно разбираться, поздно.
— Сергей Александрович, — ну а как здесь?
— Не знаю, ничего не знаю. Борис Леонидович — святой человек. С Пушкиным — как-то — не выходит. Он ни с кем не общается, а я — при всем моем хамстве — ну, что ли привычке представления обо мне — Есенин — не могу — смущаюсь.
— Айседора.
— С ней живем.
— А Галя?
— Бениславская?
— Ну да.
— Заходит.
— А…
— Галя — истеричка, хотя — человек замечательный. Они с Блоком тут подружилась.
Айседора — гений, гений. Доброты, всего — прощения. Володя — при его-то отвращении к вранью — с женщинами — он и с Яковлевой здесь не разговаривает — он Айседору нежно любит. Он, конечно, никого — кроме себя — не любит, как и я — но — Айседору — вот уж поверьте.
— Я верю.
— Босоножка! Всю жизнь — босая. На самом деле — всю жизнь — босиком. А по чему шла? Хоть бы по песочку, но траве — но камням. Зря она со мной связалась — тогда — но — здесь — здесь — ничего, — обулась — тут уж… разберетесь. Вы надолго?
— Не знаю. У меня еще дела.
— Заходите.
— Спасибо.
— Только —
— что?
— Без Марины.
— Почему?
— Я — из-за зависти — чего уж скрывать! — Могу сорваться. Оскорбить могу. Мы уж…
— Понимаю. Все будет, как вы, Сергей Александрович, просили — советовали.
— Ради бога.
— Я все понял.
— Всего хорошего.
— Без Марины.
— Конечно.
— Борис Леонидович — он рядом живет — я его приглашу. II — Гумилева, хотя у него сейчас крупные семейные неурядицы.
— Обойдется.
— Вряд ли.
— Он. Вы. Я. — Анну Андреевну позвать не могу — тоже стесняюсь — вдруг заболела — вдруг — а она же встанет, пойдет. Только вот что — вы уж заранее мне сообщите. Когда, час в общем — все, все, поняли?
— Рылеева не видели?
— С ним сложно, очень.
— Отчего?
— Поэт плохой.
— Дело не в этом.
— А в чем?
— Вы же сами догадываетесь — в чем?
— Ну — это меня мало интересует.
— Почему?
— Не интересует — и — все.
— Совсем?
— Владимир Ильич — и тот с ним не разговаривает.
— А Кондратий Федорович?
— Руки не подает.
— А?
— Троцкий — вот он — они с Рылеевым как-то нашли общий язык.
— А он как, ничего?
— Конечно. Но — Бухарин. Я вас познакомлю. Чудесный человек, чудо. Они с Александром Сергеевичем — и Борисом — просто лучшие друзья — я — и Володя — им не компания, но их — и еще Тютчева — обожает. Завидую, впрочем, нет.
— А Баратынский?
— Спит все время, спит. Они с Дельвигом — как договорились — все проспать.
— Вместе живут?