Дальше я долго, долго сидел на скамеечке и ревел. Кепку я на глаза надвинул, даже газету взял, чтоб внимания не привлекать — подумают — пьяный или сумасшедший. Плакал я обо всем: об Ане, конечно, хотя чего уж там плакать, но — вот вам война, вот вам ее реальные последствия, вот вам наша голодуха, безотцовщина, безматеринство, случайность рождений — от людей больных, пьяных — бог знает.
А солнышко меж тем светило.
Великая моя страна, великая — всеми проклятая, проданная тысячу раз, внутри и издали — великая, прости меня, рядового гражданина, я боюсь за тебя, обеспокоен. Вот Аня померла. Хватит помирать, хватит. Просто даже места не хватает. Только — родственные захоронения.
Тут, читатель, ты будешь вынужден выслушать главу — опять-таки к сюжету не имеющую никакого отношения, хотя сюжет — будь он проклят! — тут не важен.
Нет у меня под рукой Ахматовой — нет — читатель, нет, но поскольку я убежден, что нет благороднее и — как бы вам сказать — бескорыстнее что ли — русского читателя, то вы сами это найдете и почитаете подробно.
Начнем с начала.
Чего не видел — досочинять совести не имею.
Вот то, что видел. А видел я, как трое, из «Ленфильма», трое столяров, пожилые люди, из цеховых, совсем уж поздно ночью — в нерабочее время — сооружали ей крест — такое свежее, молодое было это дерево! — в разрезе не видал — знаете — по виткам ствола — но — пахло — цвело, скажем так. Делалось все быстро, обдуманно и — профессионально, поскольку это произведение надо было ставить назавтра, в Комарове.
Денег они не взяли — совестно было и предложить, но — водки мы принесли и колбасу какую-то — святое дело, сказали эти трое, старше меня вдвое, святое дело для хорошего человека — раз уж он помер, крест сделать, да и редко такой случай выпадает — такое уж дерьмо делаем — декорации — а тут крест — и — говорят — для хорошего человека. Раз вы говорите — мы уж верим. Выпить — пожалуйста, а денег — не возьмем. Нам — они сказали в одиночку и вместе — за такое святое дело — повторим — не нужно. Мы уж проживем. Во, спасибо, что выпить есть, принесли. Крест они соорудили прекрасный. Мы — с моим товарищем — так и предполагали, что денег мастера не возьмут, а делают — втроем — хорошие люди — значит так — трое — три бутылки, а одну — про запас, чтоб не бегать. Мастера, все соорудив, — да над кем — господи! — знали бы они, над кем — но мастера знати одно, и это, может быть, было самым главным, что крест сооружен для хорошего человека, и еще — было у них, конечно, представление, что вот тут уж случай особенный. Мой приятель — разливая, пытался — и совершенно зря — объяснить значение — так скажем — Анны Андреевны Ахматовой для русской литературы — мастера, сочинившие крест, вежливо это выслушали, ожидая, когда же выпить придет черед, но — товарищ мой был велеречив, хотя он и человек хороший и впрямь был озабочен — чисто практическими делами — доставками креста в Комарове, что, если читателю малоизвестно, от Ленинграда далеко, не слишком — но — все-таки. Потом крест в такси везти — тоже задача. Но мастера все, по-моему, поняли. Один из них, постарше, сказал — все помрем, а кресты, суки, разучатся делать. В бога я не верую, но вот, понимаешь, я ведь и на войне мог свободно спотыкнуться — там фанеру со звездочкой ставили, если время было, а не успевали — так зарывали, но — скажу тебе, зарывали всегда, вот, понимаешь, зима — ты копал зимой? Копал, говорю, копал — и зимой закапывали — без похоронных команд, сами долбили. Стаканов у нас было два на пятерых. Пили сразу. И вовсе не за Ахматову. Вовсе нет, хотя все время — за нее. Мой товарищ пытался даже читать стихи Анны Андреевны, но — безуспешно, ибо — он, как человек вовсе не пьющий, да еще и без закуски — колбаса — слова выговорить не мог, а мастера все выпили очень спокойно и печально — естественно, не по поводу Ахматовой — по своему поводу, хотя внешне все соблюдаюсь, как на поминках, после и во время которых все забывают (и правильно делают), кого зарыли, и дело уже оборачивается у каждого по-своему, но — мастера, думая, а может, и не думая ни о чем, кроме того — вот уж повезло — сидим, пьем — выпили свое, и даже более, ибо товарищ мой впал в прострацию — не в смысле водки — он задумался о том, что происходит вот здесь, сейчас. Напрасно, друг мой, напрасно. Выпьем за покойницу, сказал самый пожилой — она что? — стихи писала — я слышал? писала, говорю, писала, сочиняла, — одним словом. Тут я опять стал матерно ругаться, что нисколько не удивило моих собутыльников, даже моего товарища не удивило, хотя он, как мне показалось со стороны, был обо мне иного мнения, но — три бутылки — кончились. Четвертую я отдал самому старшему из мастеров, крест мы вместе вынесли через проходную киностудии, получив предварительно пропуск на вынос креста, что было связано с определенными трудностями, но — после раскопок в пирамидах, после лабиринтов, смутных освящений и бездны, в которые проваливаются товарищи моих трудов — все уже не составляло уж таких особых забот. Такси нашлось. Поехали, поехали.