Давно это было. Еще война не кончилась, а было это весною 1944 года. Год еще до конца войны, не так чтоб ровно, но год.
Лежал в госпитале старший лейтенант. Рука у него была перебита, но заживала уже, и надоело ему смертельно в госпитале лежать.
Госпиталь этот находился на горе, а под ним, ниже, был стадион.
Звали старшего лейтенанта Виктором. Вот он на этой горе, над стадионом, проводил свое свободное время, а времени у него было бесконечно много.
Книжки он читал, на город этот, разрушенный, смотрел. Спал.
А если было настроение, спускался вниз.
Там была пивная, закусочная, столовая — все вместе.
Собирались там ребята из госпиталя, потому что ближе такого места не было.
Вот, было самое близкое, ниже горы.
Там продавали бочковое пиво, водку, там картошку отварную делали, селедка была — бедно было, но хорошо.
Однажды Виктор спустился вниз, вот в эту столовку-пивную.
Сел в угол, руку свою поудобнее положил. Подошла к нему официантка. Клавой ее звали. Она уже знала, что ему принести. Принесла две кружки пива, водки стакан и заесть чего-то.
Виктор медленно выпил пиво, поглядывая сквозь дым на своих, из госпиталя, — только он в гимнастерке был, да и по форме, и даже был у него привинчен орден Красной Звезды и медаль за Сталинград. А ребята были в халатах — байковых, синих.
И на костылях. И шумно они себя вели, что Виктору не нравилось, потому что за войну трепались, а он этого не любил, хотя ребят этих понимал. А было тогда Виктору 32 года, а ребятам этим и того меньше.
Вот из-за бочек пивных появился мальчишка, было ему лет десять.
Был на нем ватник, хотя весна, и ботинки солдатские, а у ватника рукава подвернуты были.
Виктор его и раньше видел, но сегодня — через дым и говор неразборчивый — увидел — мальчик номер свой готовил. Оглядываясь… Зрителей искал.
И запел, затанцевал:
Это было, конечно, вступленем…
И тут он неожиданно выдал чечетку — взамен невеселых этих стихов. Виктор позвал его, не словом, так, рукой махнул — сядь, посиди.
И мальчишка сел, и дышат он легко — молодой еще, — а лицо — голодное, глаза голодные блестят.
— Клава, — позвал Виктор. — Слышь, Клава…
— Вам чего? — спросила Клава. — Повторить?
— У тебя пожрать есть что-нибудь? — спросил Виктор. — Ну, сама знаешь…
Мальчишка ел неспешно, нежадно. Виктор на него смотрел.
— Ты где живешь? — спросил Виктор.
— Да здесь я живу, — сказал мальчишка. — Здесь…
— Зовут-то тебя как?
— Лешей.
— Ты… ешь, не разговаривай… Ешь…
— Ем я…
Когда они поели, Виктор позвал Клаву.
Клава подошла.
— Он у тебя за бочками ночует? — спросил Виктор. — За бочками? И пританцовывает тут?
— А куда его девать? — очень просто сказала Клава. — Он тут в тепле и сыт.
Леша внимательно, но сонно уже от еды смотрел и на Клаву, и на Виктора.
— Ну, покажи, где ты, Леша, ночуешь, — сказал Виктор. — Покажи.
— А пожалуйста! — охотно сказал Леша. — А ради бога!
— Ну покажи, где живешь, — сказал Виктор. — В гости, что ли, пригласи.
— Дядя, не надо…
— Бочек стесняешься?..
— Нет…
— А чего?
— Да вы не беспокойтесь… Да вы не огорчайтесь… — мальчишка доел. — И никто не узнает, где могилка моя…
— Стоп. — Виктор схватил его за рукав. — Поди.
Бочек во дворе было много. Дело весеннее, переночевать можно. Клава ушла, они остались двое. Леша и Виктор.
— Ты палку какую можешь достать? — спросил Виктор.