Заурчало сразу — внезапно откуда-то сбоку «Синдрома» вылупился небольшой ярко-красный резиновый шарик, который медленно раздувался.
Митя следил за показаниями приборов.
— Сто… — говорил он время от времени. — Сто десять… Сто двадцать… Сто шестьдесят…
«Синдром» гудел все более натужно, угрожающе…
— Сто восемьдесят пять… — сказал Митя и добавил тихо: — Может, хватит?
— Давай! — прошептал Онаний Ильич.
— Сто девяносто пять… — сказал Митя и зажмурился.
— Еще давай!
— Двести, — сказал Митя.
— Стоп! — сказал Онаний Ильич.
Шар покачивался над «Синдромом». Гул стих, и колокольчики замолкли.
— Репард! — Онаний Ильич и протянул руку. Один из сотрудников протянул ему длинную иглу. Онаний Ильич сделал шаг к «Синдрому» и, помедлив мгновение, ткнул иглой в шарик. Шар с оглушительным треском разлетелся на мелкие кусочки.
Митя отер пот. Настала зловещая тишина.
Потом кто-то робко хлопнул в ладоши. Потом еще кто-то. Еще. Научное заседание зааплодировало.
— Вот так, — сказал Онаний Ильич.
К нему подошел человек в белом халате и встряхнул руку.
— Очень интересно, — сказал человек в халате Онанию Ильичу.
— Собственно еще надо расшифровать спектрограмму, — сказал Онаний Ильич с достоинством.
— Разумеется, — сказал человек в халате. — Но тем не менее общий результат вполне очевиден. Поздравляю. От имени всего института поздравляю.
И опять люди на стульях похлопали.
— Коллеги, — сказал Онаний Ильич, подняв руку.
Еще минуту внимания. В этот, как бы сказать, удачный для всех нас день мне приятно сообщить вам, что нашему уважаемому Дмитрию Петровичу Арсентьеву исполнилось сорок пять лет. Ровно двадцать лет назад он впервые вошел в эти стены.
Митя встрепенулся, будто его застигли за чем-то неприличным.
— Не вам говорить, как существен вклад Дмитрия Петровича в создание «Синдрома». Еще в первом, робком «Синдроме» пятьдесят четвертого года была использована пневматическая схема сосудов, основанная на применении так называемого шарика Арсентьева, честь изобретения которого принадлежит Дмитрию Петровичу…
Онаний Ильич смолк, а люди на стульях похлопали.
— Мы тебе, Митя, сюрпризец приготовили, — сказал Онаний Ильич уже Мите лично. — Васенька, давай! — обратился к одному из ассистентов.
Васенька вытащил из угла тюк, закутанный в газеты. Онаний Ильич царственным жестом содрал газету. Взорам присутствующих предстал «Синдром», только уменьшенных размеров.
— Действующий, — сказал Васенька.
— И вот, — сказал второй ассистент, протянув Мите здоровый полиэтиленовый пакет, наполненный разноцветными шариками. Вроде как для пинг-понга.
Онаний Ильич полез в пакет и двумя пальцами вытащил шарик. Поднял его над головой.
— Вот он, — сказал Онаний Ильич. — Скромный шарик Арсентьева. В пакете их ровно двадцать!
И все опять похлопали.
Митя стоял посередине моста. Под мышкой, завернутый в газету, торчал «Синдром». В другой руке он держал пакет шариков. Народу вокруг немного было. Летом Москва пустынная.
По мосту проехал цементовоз. У перил, согнувшись, стоял рыбак с длинной удочкой. Митя встал рядом. «Мне бы пить явайский ром, а я ношу с собой „Синдром“», привычно крутанулось в голове, но обыкновенной радости не доставило. Рыбак молчал. Митя в задумчивости повертел пакет с шариками. Вынул один. Синенький. В речку бросил. Потом красненький. Поглядел. Красиво плывут.
— Балуешься? — спросил рыбак мрачно.
— Чево? — не понял Митя.
— Через плечо, — ответил рыбак мрачно. — Это не помойка.
— Чево? — опять не понял Митя.
— Речка, говорю, не помойка, — сказал рыбак еще мрачнее. — Вся рыба от вас передохла.
— Иди ты знаешь куда… — сказал Митя вяло.
— Это ты иди, — сказал рыбак. — Туда.
— Ладно, — вдруг покладисто сказал Митя.
Поднял «Синдром». И действительно пошел.
— Готово? — спросили.
— Ага, — ответили.
— Давай, — сказали.
В огромной комнате — с большой балконной дверью, выходящей в сад, — было полутемно уже. А может быть, это так казалось — от старого пианино с латунными подсвечниками, от резного ли буфета, уставленного закусками, от старомодной ли висячей люстры со стеклярусом — только в комнате сумеречно было. Таинственно. Да еще громадная картина в золоченой раме, изображающая человека в лосинах и мундире на боевом коне среди взрывов. За окном огромным, за балконом вечер еще не начинался.