Милый какой! — сказала жена Онания Ильича.
— Да, милый, — сказала бабка и тяжело вздохнула.
— Головку чуть повыше!
Митя стоял у беленой стенки с «Синдромом» в руках.
— Склонитесь к агрегату… — попросили.
— Так хорошо? — спросил Митя.
— Хорошо.
Потом вспыхнул свет — на мгновение — яркий, и изображение застыло. Митя и впрямь был мил.
Бабка продолжала давать объяснения. Катя металась сзади.
— Это — узнали, конечно, — Федор Иванович… Ну, конечно же… Шаляпин…
Неужели Шаляпин? — спросила жена Онания Ильича. — Вы его близко знали?
— Довольно, — уклончиво сказала бабка. — Я его отлично помню: блондин, хорошего роста…
Большой талант, — согласился Онаний Ильич.
— Сгубил себя, — огорчилась его жена.
— В изгнании, — пояснил Онаний Ильич.
— Даже птице не годится жить без родины своей, — встряла Катя. Никто ей не ответил.
Митя стоял в автомате. Бросил монетку. Номер набрал.
— Катя! — сказал он в трубку. — Слава богу! Почему слава богу? Ни почему. Как мать? Печально…
Катя шептала в телефон:
— Это, отец, цирк какой-то, все сидят, тебя ждут…
— Кто сидит? — поинтересовался Митя.
— Твои из лаборатории. Профессор с женой…
— Ну?
— Васенька, Кирилл Сергеевич с женой, Лягин…
— Выпивают?
— Нет, тебя ждут…
— Лампадов там?
— Конечно.
— Бабка про Шаляпина рассказала?
— Еще как!
— Гоша про Хусейна?
— Какого?
— Короля. Второго. Хусейна второго.
— Нет, он сегодня про монахов.
— Молодец. Не штампуется.
— Ты едешь или не едешь?
— Лечу.
Митя вышел из будки. Вечерело. «Пора бы пить яванский ром, но силы все забрал „Синдром“», — опять подумал он вяло. Покрутил пакетом с шариками. И пошел.
— Эта пластинка… — опять сказали, — познакомит вас с тем, что такое стереофония…
Оркестр грянул. Все сидели тихо, умаявшись. Никто не разговаривал.
Катя услышала звонок. И собака залаяла. Никто внимания уже не обратил. Катя открыла дверь. Митя стоял на лестнице. Музыка гремела. Митя глядел невесело, устало.
Онаний Ильич качал в воздухе стопкой:
— …Хочу вспомнить сегодня одну старую притчу. Некий прохожий увидел в жаркий день усталых людей. Они таскали камни, изнемогая под тяжестью груза. И лишь один из них трудился радостно. «Что ты делаешь?» — спросил его прохожий. — «Я строю Шартрский собор», — сказал ему гордо человек, отирая нот. — «Но ты таскаешь камни?..» — недоумевал прохожий. — «Да, — ответил труженик, — но камни эти ложатся в стены собора, а значит, я строитель его». Митя свой камень в собор науки уже заложил. Камень — это я фигурально. Но «шарик Арсентьева» бьется во множестве гидроприборов. Я ценю в тебе, Митя, человека на своем месте.
— Обыкновенного человека — на своем обыкновенном месте… — поддержал Митя.
— Ну да, — сказал Онаний Ильич.
— Спасибо, — сказал Митя. — Очень мило. И про собор. Одну минуточку.
Митя потянулся к полке и достал книгу.
— Что это? — спросил профессор.
— Это, Онаний Ильич, «Стоматологические отклонения у детей дошкольного возраста». Шестое издание. Исправленное и дополненное.
— Понимаю, — сказал Онаний Ильич, ничего не понимая.
— А это, Онаний Ильич, — я. — И Митя показал профессору фотографию ребеночка, которому кто-то пальцем оттягивает щеку, а за щекой у него — два зуба. — Глава называется «Занимательные отклонения». У меня в этом возрасте совершенно не ко времени прорезались два коренных зуба. И не на том месте. Меня тогда снимали. Зубы потом выпали, а фотокарточка осталась…
— Митя, зачем это? — спросила Света устало.
— Занятно, — сказал профессор.
— Да, — подтвердил Митя. — Я был незаурядным ребенком. В этой книге меня называют феноменом. Мне иногда кажется, что шарик Арсентьева всего лишь малое следствие стоматологического казуса…
— Ну-ка, покажи… — заинтересовался Васенька, и Митя показал ему книгу.
— Это ты? — удивился Васенька.
— Я, — подтвердил Митя.
— Не ври, — сказал Васенька грубо.
— Вот те крест, — сказал Митя и перекрестился.
— Не богохульствуй, Димитрий, — сказала бабка и тоже подняла рюмку, — но это в самом деле он.