Стихи разных лет. Борхеизмы

Стихи разных лет. Борхеизмы

Из книги “Пыл Буэнос-Айреса (1923)

Улицы

Улицы Буэнос-Айреса стали плотью от плоти моей. Не алчные улицы, где донимает толпа и сутолока, а безвольные улицы в глубине квартала, где почти не увидишь людей, затушёванные полумраком и сумерками, и те, что подальше, без сердобольных деревьев, где неприветливые домишки, удручённые вечными далями, рискуют затеряться в беспредельности неба и пампы. Они прибежище для одиночки, их населяют тысячи редкостных душ, единственных перед лицом Бога и Времени и безусловно чудесных. Эти улицы расходятся к западу, северу и югу, и они тоже родина — эти улицы: вот бы в строчках, которые я пишу плескали эти знамёна.

Юг

С одного из твоих дворов глядеть на древние звёзды, со скамейки в тени следить за разбросанными огоньками, которые моё невежество не могло ни наречь, ни собрать в созвездия, слышать биение воды в потаённом колодце, запах жасмина и жимолости, безмолвие спящей птицы, ощущать свод прихожей, влажность, возможно, всё это — стихи?

Из книги “Золото тигров’ (1972)

В манере пятистиший танка

1 Выше по склону — сад, весь в золоте лунном, так и сияет. Но только губы твои намного слаще в тени. 2 Птица умолкла в глуби тенистой сада. Бродишь в печали. Разве не вижу: тебе чего-то недостаёт. 3 Чаша чужая, меч, который другому когда-то служил, свет луны за окошком — разве этого мало? 4 Тигр под луною, в золотых позументах, смотрит на лапы. Не помнит, что растерзал человека когтями. 5 Дождь так печально омывает надгробье. Грустно быть камнем, грустно не быть человеческой жизнью и сном на заре. 6 Не в пример предкам — не погибнуть в сраженье. Полночью скучной быть тем, кто старательно слоги считает в стихах [1].

Ослепший

Мариане Грондоне

I Навечно он лишён земных обличий и лиц, чьи не меняются черты, нет близких улиц, все за три версты, нет некогда бездонной сферы птичьей. От книг ему остался только вид того, что память — этот род забвенья — удерживает в форме оглавленья, являя вместо смысла алфавит. Неверный шаг — и падаешь куда-то, от уровней различных спасу нет… Так робким узником сонливых лет живу я без рассвета и заката. Сплошная ночь. И ни души. Лишь стих — ваятель беспросветных дней моих. II Со дня моего рожденья в девяносто девятом от виноградных лоз и глубокого чана — длинное время, что позже видится мигом сжатым, зримый мир похищало у глаз моих постоянно. Жадные дни и ночи вымарывали в упоенье милые сердцу лица и дорогие строки, попусту вопрошает моё иссякшее зренье библиотеки и храмы, тонущие в поволоке. Голубизна и пурпур стали серым туманом, двумя пустыми словами. Зеркало полнится ныне пепельной пустотою. В парке благоуханном скорбную розу мрака я обоняю в унынье. Выжили только одни мертвенно-жёлтые тени, Зреньем я наделён — лицезреть наважденья.

Золото тигров

До поры пожелтевших сумерек я столько раз наблюдал, как могучий бенгальский тигр слонялся тропой судьбы по вольеру, не понимая, что это его тюрьма. А там и другие тигры: огненный — Уильяма Блейка, другое золото — пылкий Зевесов металл, и кольцо, что каждой девятой ночью зачинает девять колец, а эти — новые девять, и так без конца…[2] С годами стали меня покидать прочие дивные краски, остался лишь робкий свет, нерасторжимая тень и первоначальное золото. О закаты, о тигры, о пламя мифа и эпоса, о самое дивное золото — твои пряди, желанные вот этим рукам.

Ист-Ленсинг, 1972

Из книги “Железная монета ’ (1976)

Элегия невозможному воспоминанию

Я всё бы отдал — только бы припомнить тот пыльный немощёный переулок среди приземистых белёных стен, где стройный всадник заслонил зарю (на нём большое выцветшее пончо), вокруг равнина в некий день без даты… Я всё бы отдал — только бы припомнить, как мать в имении Санта-Ирене глядит на утро и ещё не знает фамилии своей грядущей — Борхес… Я всё бы отдал — только бы припомнить сраженье у Сепеды, где бы я мог свидеться с самим Эстанислао дель Кампо[3], встретив посвист первых пуль своей беспечно радостной отвагой… Я всё бы отдал — только бы припомнить дверь в потаённом загородном доме, которую отец мой еженощно толкал, пока во сне не затерялся, пока четырнадцатого числа февральским днём 38-го года не отворил её в последний раз… Я всё бы отдал — только бы припомнить, как корабли Энгиста[4] отплывают от датских дюн, чтоб остров захватить, ещё не ставший Англией покуда… Я всё бы отдал — только бы припомнить, как внемлю я Сократовым словам в тот вечер неминуемой цикуты, когда он преспокойно размышлял, что есть бессмертие, неторопливо суждения и мифы вороша, а между тем от ног его холодных струилась к сердцу синяя погибель… Я всё бы отдал — только бы припомнить тот миг, когда бы ты в любви призналась, а я не мог бы до утра заснуть, мятущийся, счастливый…