Пройдет прохлада низом Траву в коленах гнуть, И дождь по гроздьям сизым Погкатится, как ртуть.
Пол вечер - ведро снова, И, верно, в том и суть, Чтоб хоть силком смычковый Лиловый гуд вернуть.
x x x
Т.О. - Т.
Вечерний, сизокрылый, Благословенный свет! Я словно из могилы Смотрю тебе вослед.
Благодарю за каждый Глоток воды живой, В часы последней жажды Подаренный тобой,
За каждое движенье Твоих прохладных рук, За то, что утешенья Не нахожу вокруг,
За то, что ты надежды Уводишь, уходя, И ткань твоей одежды Из ветра и дождя.
x x x
Снова я на чужом языке Пересуды какие-то слышу, То ли это плоты на реке, То ли падают листья на крышу.
Осень, видно, и впрямь хороша. То ли это она колобродит, То ли злая живая душа Разговоры с собою заводит,
То ли сам я к себе не првык... Плыть бы мне до чужих понизовий, Петь бы мне, как поет плотовщик, Побольней, потемней, победовей,
На плоту натянуть дождевик, Петь бы, шапку надвинув на брови, Как поет на реке плотовщик О своей невозвратной любови.
ТЕМНЕЕТ
Какое счастье у меня украли! Когда бы пришла в тот страшный год, В орлянку бы тебя не проиграли, Души бы не пустили в оборот.
Мне девочка с венгерскою шарманкой Поет с надсадной хрипотой о том, Как вывернуло время вверх изнанкой Твою судьбу под проливным дождем,
И старческой рукою моет стекла Сентябрьский ветер и уходит прочь, И челка у шарманщицы намокла, И вот уже у нас в предместье - ночь.
НОЧЬ ПОД ПЕРВОЕ ИЮНЯ
Пока еще последние колена Последних соловьев не отгремели И смутно брезжит у твоей постели Боярышника розовая пена,
Пока ложится железнодорожный Мост, как самоубийца, под колеса И жизнь моя над черной рябью плеса Летит стремглав дорогой непреложной,
Спи, как на сцене, на своей поляне, Спи, - эта ночь твоей любви короче, Спи в сказке для детей, в ячейке ночи, Без имени в лесу воспоминаний.
Так вот когда я стал самим собою, И что ни день - мне новый день дороже, Но что ни ночь - пристрастнее и строже Мой суд нетерпеливый над судьбою...
ПЕРВЫЕ СВИДАНИЯ
Свиданий наших каждое мгновенье Мы праздновали, как богоявленье, Одни на целом свете. Ты была Смелей и легче птичьего крыла, По лестнице, как головокруженье, Через ступень сбегала и вела Сквозь влажную сирень в свои владенья С той стороны зеркального стекла.
Когда настала ночь, была мне милость Дарована, алтарные врата Отворены, и в темноте светилась И медленно клонилась нагота, И, просыпаясь: "Будь благословенна!" Я говорил и знал, что дерзновенно Мое благословенье: ты спала, И тронуть веки синевой вселенной К тебе сирень тянулась со стола, И синевою тронутые веки Спокойны были, и рука тепла.
А в хрустале пульсировали реки, Дымились горы, брезжили моря, И ты держала сферу на ладони Хрустальную, и ты спала на троне, И - боже правый! - ты была моя.
Ты пробудилась и преобразила Вседневный человеческий словарь, И речь по горло полнозвучной силой Наполнилась, и слово "ты" раскрыло Свой новый смысл и означало: царь.
На свете все преобразилось, даже Простые вещи - таз, кувшин, - когда Стояла между нами, как на страже, Слоистая и твердая вода.
Нас повело неведомо куда. Пред нами расступались, как миражи, Построенные чудом города, Сама ложилась мята нам под ноги, И птицам было с нами по дороге, И рыбы подымались по реке, И небо развернулось пред глазами...
Когда судьба по следу шла за нами, Как сумасшедший с бритвою в руке.
КАК СОРОК ЛЕТ ТОМУ НАЗАД
1
Как сорок лет тому назад, Сердцебиение при звуке Шагов, и дом с окошком в сад, Свеча и близорукий взгляд, Не требующий ни поруки, Ни клятвы. В городе звонят. Светает. Дождь идет, и темный, Намокший дикий виноград К стене прижался, как бездомный, Как сорок лет тому назад.
2
Как сорок лет тому назад, Я вымок под дождем, я что-то Забыл, мне что-то говорят, Я виноват, тебя простят, И поезд в десять пятьдесят Выходит из-за поворота. В одиннадцать конец всему, Что будет сорок лет в грядущем Тянуться поездом идущим И окнами мелькать в дыму, Всему, что ты без слов сказала, Когда уже пошел состав. И чья-то юность, у вокзала От провожающих отстав, Домой по лужам как попало Плетется, прикусив рукав.
3
Хвала измерившим высоты Небесных звезд и гор земных, Глазам - за свет и слезы их!
Рукам, уставшим от работы, За то, что ты, как два крыла, Руками их не отвела!
Гортани и губам хвала За то, что трудно мне поется, Что голос мой и глух и груб, Когда из глубины колодца Наружу белый голубь рвется И разбивает грудь о сруб!
Не белый голубь - только имя, Живому слуху чуждый лад, Звучащий крыльями твоими, Как сорок лет тому назад.
ВЕТЕР
Душа моя затосковала ночью.
А я любил изорванную в клочья, Исхлестанную ветром темноту И звезды, брезжущие на лету. Над мокрыми сентябрьскими садами, Как бабочки с незрячими глазами, И на цыганской масляной реке Шатучий мост, и женщину в платке, Спадавшем с плеч над медленной водою, И эти руки как перед бедою.
И кажется, она была жива, Жива, как прежде, но ее слова Из влажных "Л" теперь не означали Ни счастья, ни желаний, ни печали, И больше мысль не связывала их, Как повелось на свете у живых.
Слова горели, как под ветром свечи, И гасли, словно ей легло на плечи Все горе всех времен. Мы рядом шли, Но этой горькой, как полынь, земли Она уже стопами не касалась И мне живою больше не казалась.
Когда-то имя было у нее.
Сентябрьский ветер и ко мне в жилье Врывается
то лязгает замками, То волосы мне трогает руками.
*********************************************************************
II
РУКИ
Взглянул я на руки свои Внимательно, как на чужие: Какие они корневые Из крепкой рабочей семьи.
Надежная старая стать Для дружеских твердых пожатий; Им плуга бы две рукояти, Буханку бы хлебную дать,
Держать бы им сердце земли, Да все мы, видать, звездолюбцы, И в небо мои пятизубцы Двумя якорями вросли.
Так вот чем наш подвиг велик: Один и другой пятерик Свой труд принимают за благо, И древней атлантовой тягой К ступням прикипел материк.
СЛОВАРЬ
Я ветвь меньшая от ствола России, Я плоть ее, и до листвы моей Доходят жилы влажные, стальные, Льняные, кровяные, костяные, Прямые продолжения корней.
Есть высоты властительная тяга, И потому бессмертен я, пока Течет по жилам - боль моя и благо Ключей подземных ледяная влага, Все "эр" и "эль" святого языка.
Я призван к жизни кровью всех рождений И всех смертей, я жил во времена, Когда народа безымянный гений Немую плоть предметов и явлений Одушевлял, даруя имена.
Его словарь открыт во всю страницу, От облаков до глубины земной. - Разумной речи научить синицу И лист единый заронить в криницу, Зеленый, рдяный, ржавый, золотой...
СТЕПНАЯ ДУДКА
1
Жили, воевали, голодали, Умирали врозь, по одному. Я не живописец, мне детали Ни к чему, я лучше соль возьму.
Из всего земного ширпотреба Только дудку мне и принесли: Мало взял я у земли для неба, Больше взял у неба для земли.
Я из шапки вытряхнул светила, Выпустил я птиц из рукава. Обо мне земля давно забыла, Хоть моим рифмовником жива.
2
На каждый звук есть эхо на земле. У пастухов кипел кулеш в котле, Почемывались овцы рядом с нами И черными стучали башмачками. Что деньги мне? Что мне почет и честь В степи вечерней без конца и края? С Овидием хочу я брынзу есть И горевать на берегу Дуная, Не различать далеких голосов, Не ждать благословенных парусов.
3
Где вьюгу на латынь Переводил Овидий, Я пил степную синь И суп варил из мидий.
И мне огнем беды Дуду насквозь продуло, И потому лады Поют как Мариула,
И потому семья У нас не без урода И хороша моя Дунайская свобода.
Где грел он в холода Лепешку на ладони, Там южная звезда Стоит на небосклоне.
4
Земля неплодородная, степная, Горючая, но в ней для сердца есть Кузнечика скрипица костяная И кесарем униженная честь.
А где мое грядущее? Бог весть. Изгнание чужое вспоминая, С Овидием и я за дестью десть Листал тетрадь на берегу Дуная.
За желть и желчь любил я этот край И говорил: - Кузнечик мой, играй! И говорил: - Семь лет пути до Рима!
Теперь мне и до степи далеко. Живи хоть ты, глоток сухого дыма, Шалаш, кожух, овечье молоко.