И к той, кого немая память
Ведет, — отколь, не знаю сам, —
Спешу я звездными дворами,
Кидая камни в лапы псам.
И, просиявшая у двери,
Не в силах мне в глаза взглянуть,
Вдруг произносит имя Сергий,
Мне схватывающее грудь.
«О мои пароходные ночи!..»
О мои пароходные ночи!
Запрокинутым взором следить,
Как вращается свод многозвездчатый
Вкруг бизани, пронзившей зенит.
В Сочи были не ночи, а тропики.
Горбоносый князек из татар
Раскрывал кипарисовый гробик,
Доставал перламутровый тар,
Чтоб, сребрясь щегольскими погонами,
Свесив полы до полсапога,
Закавказской тоской, с обертонами,
К снеговым прозвенеть берегам.
Под ночную и с демонской гордостью
Дребезжащую песню руки
Вдоль по борту багряные бороды
Погружались в свои башлыки.
И, белея, соседка заслушивалась,
Под затылок заткнув чемодан, —
Не уснуть, если в юность обрушиваются
Струны, ночь и печоринский стан.
Через ноги шагали по палубе,
Кто-то чиркал соседке в лицо…
Мимо черных Колхид проплывала
Дрожь машины под звездным венцом.
Вечер в Атени
Покоятся лучи, уже косые,
На золотой и розовой гряде.
И возле дома девушки босые
Уже стоят в струящейся воде.
Два буйвола с арбой неторопливой
Влачатся вверх. Уже зажег костры
Кончающийся день, с утра счастливый.
И не шелохнет тополь у горы.
Скале подобный замок феодала
Нас пригласил подняться в тишину
И повествует нам про пир Гудала,
С подругами Тамару и зурну.
На стынущей земле, от прочих розно,
Среди двора жует брудастый вол,
А на веранде трапезой колхозной
Уже рассвечен сумеречный стол.
Мне жаль сидящих ко двору спиною, —
За арками у неба цвет вина
С той золотисто-лунной глубиною,
Что в хрустале, нам поданном, видна.
Старая Бухара
Князь Ночи не замкнет ворот
И князь Воды не спустит вод
В гортань спаленную Шах-Руда.
Лишь князь Мучений, князям князь,
В ночи выходит из-под спуда
И, меж развалин притаясь,
Терзает старика печалью,
Детей коростой, трусов тьмой,
Скитальцев жаждой, ссыльных далью,
Дворы мертвецкой тишиной.
Здесь у души одно движенье:
Изобличи, изобличи! —
Или бежишь в воображенье,
Где не всесильны палачи.
«Пыль прилегла. Рассеялся чад…»
Пыль прилегла.
Рассеялся чад.
В била бьют.
Петухи кричат.
Над мадрасами
Чалма за чалмой
Черные гнезда.
Над глиняной тьмой —
Звезды,
Звезды,
Звезды.
Дом молитвы
Брели по слизистым завалам
Каких-то небылых дорог
Туда, где меркнущим опалом
Арыки стыли поперек.
О Дом Молитвы! Как печален!
Над пустырем закинув лоб,
Всем телом голубых развалин
Предсмертный чувствуешь озноб.
Ты в землю врос. В своем распаде
Ждешь, о спасенье не крича,
И косный ужас в каждой впадине,
В обломе каждом кирпича.
Восходим. С кровли беззащитной
Уж еле виден сквозь пары
Разлитый призрак глинобитной
Закатно-алой Бухары.
Ночь близится, и на возврате
Один лишь встречный в полумгле —
Старик в изодранном халате
Вопит, качаясь на осле.
Меж тем луна, блеснув в болоте,
Арыки переходит вброд
И запахом истлевшей плоти
Нас провожает до ворот.
СТИХИ ПОЗДНИХ ЛЕТ
Художник
Мне врач сказал: «Такой недуг
Стал, к сожалению, частенек,
Вам самому не слышно, друг,
То, чем болеет шизофреник?»
Художник бедный — захворал