Вот муравья сосудом придавили, А бронзу муравей прогрызть не в силе.
И было два гулама у царя, Красивых, словно солнце и заря;
Как солнце и луна; а ведь на свете Им равный светоч не рождался третий.
Сказал бы ты: у них лицо одно В другом, как в зеркале, отражено.
Мудрец очаровал юнцов речами, Невольно овладел он их сердцами,
Пленил великодушием своим; И юноши искали дружбы с ним.
И, сердцем чуждый низкому желанью, Сам поддался мудрец их обаянью.
Дабы духовный охранить покой, Беги, о мудрый, зависти людской!
Будь сдержанным, дружи с людьми простыми, Чтоб клеветник твое не пачкал имя.
Вазир гуламов этих полюбил, Для чистой дружбы сердце им открыл.
Завистник, дружбой возмущен такою, Явился к шаху с гнусной клеветою.
Сказал: "Не знаю, кто он, кем рожден, Но честно жить у нас не хочет он.
Чужак он, странник, здесь корней лишенный, Что царь ему? Что царство и законы?
Он двух твоих рабов сердца пленил И с ними в связь развратную вступил. Имея власть в руках, не зная страха, Бродяга сей позорит имя шаха, А милостей твоих мне не забыть, И я не мог его проделок скрыть. Я долго сам сначала сомневался, Пока до гнусной правды не дознался. Один слуга мой верный наблюдал, Как он их, улыбаясь, обнимал. Ты сам, о царь мой, можешь убедиться!" Вот так на свете клевета родится. Пусть подлый злопыхатель пропадет, Пусть клеветник отрады не найдет. В сопернике он мелочь замечает, Пожар из малой искры раздувает. Три щепки подожжет, и запылал Огонь и дом, и двор, и сад объял. Царь выслушал донос. И запылал он, Как на огне котел, заклокотал он. И кровь дервиша он пролить хотел, Но гнев смирил, собою овладел. Вскормленного тобою человека Казнить - постыдным числится от века. Насильем правды в мире не добыть И правосудия не совершить. Не оскорбляй вскормленного тобою! С ним связан ты и честью и судьбою. Безумие пролить живую кровь Того, кому ты оказал любовь,
Кого приблизил к своему айвану, Найдя в нем доблесть, чуждую изъяну.
О всех его делах дознайся сам И на слово не верь клеветникам.
Царь подозренъя черные скрывал, Сам за вазиром наблюдать он стал.
Ты, мудрый, помни: сердце - тайн темница, Коль тайна вырвется - не возвратится.
Стал он дела вазира изучать, Изъяна отыскать хотел печать.
И вот случайно тайны он коснулся, Вазир его гуламу улыбнулся.
Дано от неба людям душ сродство, Не скрыть его, не утаить его.
И как не может Диджлою напиться Водяночный, что жаждою томится,
Так на вазира юный раб глядел... И в этом царь недоброе узрел.
Но гнев свой укротил он и спокойно Сказал вазиру: "О мой друг достойный!
Досель светила мудрость мне твоя, Тебе бразды правленья вверил я.
Я чтил твой дух и разум твой высокий, Но я не знал, что ты не чужд порока.
Нет, не к лицу тебе, увы, твой сан!.. Виновен в этом сам я - твой султан.
Змею вскормившего удел печален, Он будет, рано ль, поздно ли, ужален". Главой поник в раздумье муж-мудрец И так царю ответил наконец: "Я не боюсь наветов и гонений, У вас не совершал я преступлений. Не знаю я, ты в чем меня винишь, И не пойму, о чем ты говоришь!" Шах молвил: "Чтоб исчезла тень сомненья, Ты и в лицо услышишь обвиненье". И, весь вазира старого навет Открыв, спросил: "Что скажешь ты в ответ?" Тот молвил: "Спор внимания не стоит! Завистник под меня подкопы роет. Он должен был мне место уступить... И разве может он меня хвалить? Ты, государь, сместив, его обидел... Он в тот же час врага во мне увидел. Неужто царь, прославленный умом, Не знал, что станет он моим врагом? До дня суда он злобы не избудет, И лгать всю жизнь и клеветать он будет. И я тебе поведаю сейчас Когда-то мною читанный рассказ. Невольно мне он в память заронился: Иблис провидцу одному приснился. Он обликом был светел, как луна, Высок и строен телом, как сосна.
Спросил сновидец: "Ты ли предо мною Столь ангельскою блещешь красотою?
Как солнце, красота твоя цветет, Л ты известен в мире как урод.
Тебя художник на стене чертога Уродиной малюет длиннорогой".
Бедняга див заохал, застонал И так ему сквозь слезы отвечал:
"Увы, мой лик художник искажает. Он враг мне, ненависть ко мне питает!"
Поверь, мой шах, я чист перед тобой, Но враг мой искажает облик мой.
От зависти из злобы, как от яда, Бежать, мой шах, за сто фарсангов надо.
Но не опасен гнев твой мне, о шах: Кто сердцем чист, тот смел всегда в речах.
Завидя мухтасиба, как известно, Дрожит купец, торгующий нечестно.
И так как только с правдой я дружу, На клевету с презреньем я гляжу!"
Царь поражен был речью этой смелой, Душа его от гнева пламенела.
"Довольно, - крикнул он, - не обмануть Тебе меня! Увертки позабудь.
Мне не нашептано клеветниками, Нет, все своими видел я глазами.
Средь сонма избранных моих и слуг Ты не отводишь глаз от этих двух".
И засмеялся муж велеречивый: "Да, это правда, о мой шах счастливый. Скрыть истину мне запрещает честь, Но в этом тонкий смысл сокрытый есть. Бедняк, что в горькой нищете страдает, С печалью на богатого взирает. Цвет юности моей давно увял, Я жизнь свою беспечно растерял. На молодость, что красотой богата, Любуюсь. Сам таким я был когда-то. Как роза, цвел, был телом, как хрусталь, Смотрю - ив сердце тихая печаль. Пора мне скоро к вечному покою... Я сед, как хлопок, стан согбен дугою. А эти плечи были так сильны, А кудри были, словно ночь, черны. Два ряда жемчугов во рту имел я. Зубов двойной оградою владел я. Но выпали они, о властелин, Как кирпичи заброшенных руин. И я с тоской на молодость взираю И жизнь утраченную вспоминаю. Я драгоценные утратил дни, Осталось мало, минут и они!" Когда слова, как перлы, нанизал он, Когда царю всю правду рассказал он, Шах посмотрел на мощь своих столпов, Подумав: "Что есть выше этих слов?