ПЛАЧ МЕДЖНУНА О СМЕРТИ ЛЕЙЛИ
"О роза! Ты увяла раньше срока. Дитя, едва раскрыв глаза широко, Закрыла их и крепко спишь в земле. Шепни мне, как очнулась там, во мгле. Где родинка на круглом подбородке? Где черный глаз, где глаз газели кроткий? Иль потускнел смарагд горячих уст? Иль аромат волос уже не густ? Так чьим очам твое очарованье, Кто твой попутчик в дальнем караване, По берегам какой реки, спеша, Не кончила ты пиршества, душа? Но как ты дышишь в подземельях ночи? Там только змей мерцают злые очи, Гнездиться только змей там вольны, Не место там для молодой луны. Иль, может быть, как клад, ушла ты в землю. И я твоей подземной тайне внемлю И, как змея, пришел тебя стеречь, Чтобы, клубком свернувшись, рядом лечь. Ты, как песок, взвивалась легче ветра, И, как вода, ушла спокойно в недра, И, как луна, земле теперь чужда, Что ж, так с луной случается всегда. Но, ставши от меня такой далекой, Ты стала всей моею подоплекой, Совсем ушла, совсем ушла из глаз, Но заново для сердца родилась. Должно истлеть твое изображенье, Чтоб вечно жить в моем воображеный!" Сказал, и руки заломил, и вдруг Затрепетал, сломав браслеты рук. Со сворой всех зверей ушел оттуда. И танцевал, и гнал вперед верблюда, Мешая слезы горькие с песком, О камень бился огненным виском, И захотел он быть поближе к милой, И с гор его потоком устремило К могиле, где покоится Лейли. Он подошел, склонился до земли, И вся от слез могила стала влажной. И хищники вокруг уселись важно, Глаз не сводя внимательных с него. И стало вкруг безлюдно и мертво, И путник проходил возможно реже Дорогой той, недавно лишь проезжей. Так, буйствуя, печалясь и любя, Он истязал и разрушал себя. Так два-три дня провел он, горько плача. Уж лучше смерть, чем жизнь его собачья. И так он обессилел и устал, Что, жизнь прервав, ее не дочитал. Ладья его тонула в темных водах. Да, наконец-то обретал он отдых.
СМЕРТЬ МЕДЖНУНА
Размолотый на мельнице судьбы, Он напоследок взвиться на дыбы, Встать на ноги, раздавленный, пытался, Но, как змея, с обрубком пе срастался. Закрыл глаза, к нагой земле прильнув, И молвил, руки к небу протянув: "Внемли, создатель всех земных созданий, Освободи мне душу от страданий, Соедини с любимою женой И воскреси изгнаньем в мир иной". Так он сказал, могилу обнял нежно, Всем телом к ней прижался безмятежно. Сказал: "Жена!" - и перестал дышать. И так остался навсегда лежать На той последней темной переправе, Что миновать никто из нас не вправе. О ты, сидящий крепко на земле Под крепким кровом в неге и тепле! Вставай, не спи! Жилье твое не прочно, Спешит поток разлиться в час урочный, И рухнет каждый мост когда-нибудь. Встань, не зевай. Гони верблюда в путь! Земля есть прах. Расстанься с нею быстро, Душа твоя истлеет малой искрой. Без сожаленья растопчи свой сан, Не знатным ты предстанешь к небесам. Заранее мертво, что не навеки, Не обожай того, что не навеки.
ПЛЕМЯ МЕДЖНУНА УЗНАЕТ О ЕГО СМЕРТИ
Так на могиле милой он лежал, И весь огонь с лица его сбежал. Так целый месяц тлел он на могиле Иль целый год (иные говорили). Не отходили звери ни на шаг От мертвого. И спал он, словно шах В носилках крытых. И охраной мощной Вокруг стояли звери еженощно. И кладбище травою заросло, Сынам пустыни логово дало. И, сторонясь встречаться с хищной сворой, Про кладбище забыли люди скоро. А тот, кто видел издали порой Роящийся, подобно пчелам, рой, Предполагал, что то паломник знатный В тени перед дорогою обратной, Надежно охраняемый, уснул, Но если бы он пристальней взглянул, Он увидал бы лишь нагое тело, Что до предела ссохлось и истлело, В чьем облике от всех живых частей Была цела одна лишь связь костей. Столь дорогой гиенам и шакалам, Зиял костяк нетронутым оскалом. Пока оттуда звери не ушли, Запретным слыло кладбище Лейли. Год миновал, и вновь ушли в пустыню Все хищники, что стерегли святыню. Сначала смельчаки, потом и все, Путь проложив к таинственной красе, Заметили и умилились слезно Нагим костям, и мертвый был опознан. Проснулась память, заново жива. Пошла по всей Аравии молва. Разрыли землю, и бок о бок с милой Останки Кейса племя схоронило. Уснули двое рядом навсегда, Уснули вплоть до Страшного суда. Здесь - клятвой обрученные навеки, Там - в колыбели спят, смеживши век". Прошел недолгий срок, когда возник На той могиле маленький цветник, Пристанище всех юношей влюбленных, Паломников селений отдаленных. И каждый, кто пришел тропой такой, Здесь находил отраду и покой. Могильных плит касался он руками, Нтоб исцелил его холодный камень.
ИЗ ПОЭМЫ "СЕМЬ КРАСАВИЦ" БЕХРАМ НАХОДИТ ИЗОБРАЖЕНИЯ СЕМИ КРАСАВИЦ
В Хаварнак однажды прибыл из степей Бехрам, Предался отдохновенью, лени и пирам. Залами бесчисленными как-то он блуждал, Дверь, закрытую в проходе узком, увидал. Он ее дотоль не видел и не знал о ней; Не входил в ту дверь ни ключник и ни казначей. Тут не медля шах от двери ключ у слуг спросил. Ключник тотчас появился, ключ ему вручил. Шах открыл и стал на месте - сильно изумлен, . Будто бы сокровищницу там увидел он. Дивной живописью взоры привлекал покой, Сам Симнар его украсил вещею рукой. Как живые, семь красавиц смотрят со стены. Как зовут, под каждой надпись, из какой страны. Вот Фурак, дочь магараджи, чьи глаза черны, Словно мрак, и лик прекрасней солнца и луны. Вот китайского Хакана дочерь - Ягманаз Зависть лучших дев Китая и твоих, Тараз. Назпери, - ее родитель хорезмийский шах. Шаг ее, как куропатки горной, легкий шаг. В одеянии румийском, прелести полна, Насринуш идет за нею - русская княжна. Вот магрибского владыки дочь Азериюн, Словно утреннее солнце, девы облик юн. Дочь царей русийских - диво сердца и ума, Счастье льет, сама счастлива, имя ей - Хума. Дочь из рода Кей-Кавуса, чей отец - Хосрой, Дурсити - нежна, как пальма, и павлин красой. Этих семерых красавиц сам изобразил Маг Симнар и всех в едином круге заключил. А посередине круга - будто окружен Скорлупой орех - красивый был изображен Юный витязь. Он в жемчужном поясе, в венце. Усики черны, как мускус, на его лице. Словно кипарис, он строен, с гордой головой. Взгляд горит величьем духа, ясный и живой. Семь кумиров устремили взгляды на него, Словно дань ему платили сердца своего. Он же сладкою улыбкой отвечает им, Каждою и всеми вместе без ума любим. А над ним Бехрама имя мастер начертал. И Бехрам, себя узнавши, надпись прочитал. Это было предсказанье, речь семи светил: "В год, когда воспрянет в славе витязь, полный сил,Он добудет семь царевен из семи краев, Семь бесценных, несравненных, чистых жемчугов. Я нс сеял этих зереп, в руки их не брал, Что мне звезды рассказали, то и написал". И любовь к семи прекрасным девам день за днем Понемногу овладела молодым царем. Кобылицы в пору течки, буйный жеребец Семь невест и льву подобный юный удалец. Как же страстному желанью тут не возрастать, Как же требованьям страсти тут противостать? Рад Бехрам был предсказанью звездному тому, Хоть оно пересекало в жизни путь ему, Но зато определяло жизнь и вдаль манило, Исполнением желаний звало и томило. Все, что нас надеждой крепкой в жизни одаряет, Силу духа в человеке удесятеряет. Вышел прочь Бехрам, и слугам он наказ дает: "Если кто из вас и прочих в эту дверь войдет, Больше света белого не видать тому: С плеч ему я без пощады голову сниму". Стражи, слуги и вельможи - и никто другой Даже заглянуть не смели в тайный тот покой. Только ночь прольет прохладу людям и зверям, Молча взяв ключи, Бехрам к заветным подходил дверям, Отпирал благоговейно и, как в рай, вступал; Семь изображений дивных созерцал. Словно жаждущий, смотрелся в чистый водоем. И, желаньем утомленный, забывался сном. Вне дворца ловитвой вольной шах был увлечен, Во дворце же утешался живописью он.