свет, Изнутри лучил он пламень, блеском был одет. Этот камень положила дева на ладонь, Ожерелье распустила. Яркий, как огонь, Самоцвет в нем отыскала, первому во всем Равный, блещущий во мраке солнечным лучом; Третьего не подобрать к ним, их не подменить: На одну их нанизала золотую нить. И послала перлы морю иль - сказать верней Солнцу отдала Плеяды в щедрости своей. И когда на них разумный взоры обратил, Самоцвет от самоцвета он не отличил. Дать себе он голубую бусину велел, С самоцветами на нитку бусину надел. Воротил их той, что с пери спорит красотой. Та же - бусину на нитке видя золотой Сладко рассмеялась, губок распечатав лалы, Бусину на ожерелье тут же навязала, Самоцветы в уши вдела и отцу сказала: "Встань, отец, и делай дело, - спор я проиграла! Но я рада, ибо рада счастью своему. Вижу: счастье дружелюбно мне, как моему Ныне избранному другу. Вижу: по уму И красе нет в целом мире равного ему. Мудры мы, и с нами дружат мудрые умы; Но его познанья выше, чем достигли мы". Падишах был околдован медом слов ее И сказал: "О ты! ты - ангел, детище мое! Слышал я твои вопросы и ответ на них, Но молчанья покрывало скрыло лица их. По порядку, друг за другом, я прошу открыть, Что безмолвные беседы те могли таить". Вскормленная в поклоненьях, в холе, в неге сладкой, Складки занавеса тайны над своей загадкой Приоткрыла, отвечала: "Я с ушей сняла Перлы и вопрос свой первый ими задала Две жемчужины послала я ему сначала: "Жизнь - два дня лишь! Понимаешь?" - я ему сказала. К двум моим он три прибавил. Это говорит: Если даже пять - так тоже быстро пролетит. Я растерла и смешала сахар с жемчугом, И в ответ ему послала сахар с жемчугом. Пыль жемчужная, что с пылью сахарной смесилась, Означает жизнь, что сильной страстью омрачилась, Оторвать их друг от друга, разлучить нельзя, Ни заклятьем, ни наукой отделить нельзя. В чашу молока тогда он всыпал эту смесь, И на дно тяжелый жемчуг опустился весь. И растаял легкий сахар в чаше молока. И была ему загадка трудная легка. А как молоко из чаши этой испивала, Я себя грудным дитятей перед ним признала. А когда ему в ответ я перстень отослала, Тем на брак со мной согласье витязю давала. Самоцвет мне дав бесценный, он хотел сказать, Что ему во всей вселенной пары не сыскать. Я вернула вместе с первым равный самоцвет. "Видишь, мы с тобою пара", - мой гласил ответ. К самоцветам этим третий подбирать он стал, Третьего ж на белом свете он не отыскал. И тогда он голубую бусину достал, Против сглаза на златую нитку навязал. И украсилась я тою светлой бирюзой, Пред его клонилась волей, словно пред судьбой. На моей сокровищнице вещая печать, Бусина любви да будет грудь мне украшать! Для него, за то, что пять он кладов мог узнать, Музыку царей могла бы я пять раз сыграть". Шах, увидев, что объезжен конь и укрощен, Что под плетью сыромятной выровнялся он, По обрядам брачных празднеств тут же поутру Приготовил все, рассыпал сахар на пиру. Как звезду Зухрэ Сухейлю, отдал дочь свою. Пир устроил несказанный, как пиры в раю. Благовоньями в чертоге пол осыпан был. Там он кипарис и розу рядом посадил. Вот последний гость покинул падишахский дом. Витязь наконец остался с милою вдвоем. И когда искавший лалы россыпей достиг, Умирал и воскресал он в свой предсмертный миг. Целовал в ланиты, в губы он стократ ее, Он покусывал то финик, то гранат ее. Совладал алмаз прекрасный с перлом красоты. Сокол сел на грудь фазану, павши с высоты. Талисман свой он увидел на ее запястьи И любовь в ее нарциссах, опьяненных страстью... Жил он с ней в любви и счастьи, лучших не просил. Красные, как щеки милой, платья он носил, Ибо в первый день успеха, в белый день надежды. Предзнаменованьем выбрал красные одежды. Ибо тою краснотою он рассеял мрак, Он всегда имел убранство красное, что мак. "Шах в багряных бармах" - был он прозван потому, Что в багряном цвете радость выпала ему. Красный цвет красою блещет, коей в прочих нет, Этим лал ценней алмаза - алый самоцвет. Золото "червонной серой" называешь ты; Нет у золота одежды лучше красноты. Кровь, с душою связанная, оттого красна, Что тонка, легка в полете, как душа, она. Если красоты телесной в мире ищешь ты, Помни: розы щек - основа всякой красоты. Роза лучшая не будет ханшею садов, Если нет у ней горящих кровью лепестков!" А когда рассказ царевна кончила чудесный, Словно россыпь роз, зарею вспыхнул мрак небесный. И лицо Бехрама в этом блеске алых роз Стало красным, с ароматным сходно соком лоз. Он к славянской красной розе руку протянул, Обнял стан ее и в неге близ нее уснул.
РУМИЙСКАЯ КРАСАВИЦА
Лишь сандаловый с рассветом взвился прах, В цвет сандаловый облекся утром шах, И из башни бирюзовой наконец Он направился в сандаловый дворец. Там красавицей румийскою вино, Словно гурией, ему поднесено, И пока не стало на небе темно Веселило сердце шахское оно. Только сфера цвета кохля, встав из океана, Перлами наполнила пасть Левиафана, Ту, которая в прекрасном Руме расцвела, Попросил Бехрам, чтоб с сердца пыль она смела. Юная княжна морщинки согнала с чела И из финика источник сладкий извлекла. Молвила: "О! дух вселенной жив душой твоей! Ты из падишахов высший, сильный царь царей! Больше, чем песка в пустыне и воды в морях, Дней счастливых милой жизни - да получит шах! Ты, как солнце, свет даруешь, троны раздаешь. Я боюсь, что для рассказа слог мой нехорош. Все же, если сердцу шаха надобна утеха И шафрана съесть сегодня хочет он для смеха, Я раскрою свиток - пусть он писан вкривь и вкось, Может быть, развеселится мой прекрасный гость. Может быть, ему по вкусу быль моя придется, И запомнится, и в сердце долго не сотрется". Завершила славословье юная луна, И поцеловала руку шахову она.
СКАЗКА
Двое юношей, покинув как-то город свой, По делам торговым в город двинулись иной. Первый звался - Хейр, что значит - Правда.
А другой Шерр, что значит - Кривда. Каждый в жизни шел
стезей, С именем своим согласной. Путь их был далек. Хейр в пути свои припасы ел, а Шерр берег. Так, идя, они вступили через два-три дня В знойную пустыню, словно в полную огня Печь огромную, где бронза, словно мягкий воск, Плавилась, вскипал от зноя пышущего мозг. Ветер северный самумом щеки обжигал. Не было воды в пустыне, - Шерр об этом знал. Он водой бурдюк наполнил. Только не видал Хейр того, а Шерр, как жемчуг, воду охранял. Хейр пустыней шел беспечно и не ждал беды. И не знал он, что в пустыне этой нет воды. Он в ловушку, как в колодец высохший, попал. День седьмой уже дороги трудной наступал. Кончилась вода у Хейра. А у Шерра был Мех воды, что он от взглядов друга утаил. Видел Хейр, что Шерр коварный, полный водоем У себя воды скрывая, пьет ее тайком, Как благоухающее светлое вино. Он, хотя сгорал, палимый жаждою давно, Губы до крови зубами начинал кусать, Чтоб язык от недостойной просьбы удержать. Так терзался Хейр, когда он на воду глядел, Что, как трут, от страшной жажды иссыхал и тлел. Два прекрасных чистых лала он имел с собой. Зренье их вода ласкала блеском и игрой, Так сияла ярко влага, в лал заключена. Но была усладой взгляда, а не уст она. Вынул Хейр свои рубины, Шерру предложил, На песок, впитавший воды, камни положил. "Я от жажды умираю, - молвил, - от беды Отведи! Залей мой пламень, дай глоток воды. Естество мое водою чистой освежи, А взамен - мои рубины в пояс положи!" А жестокий Шерр - да грянет божий гром над ним! Развернул пред Хейром свиток с именем своим. Он сказал: "Из камня воду выжать не трудись, И, как я, от обольщений ты освободись. Без свидетелей рубины ты мне хочешь дать, Чтобы в городе на людях у меня отнять? Я не глуп! Я на приманку не пойду. Я, как див, кого угодно сам в обман введу. Сотни хитростей, хитрее в сто раз, чем твоя, Над хитрейшими когда-то сам проделал я. Мне такие самоцветы не накладно взять, Коих ты не сможешь позже у меня отнять!" "Молви, что за самоцветы? - Хейр его спросил. Чтоб я за воду скорее их тебе вручил!" "Это пара самоцветов зренья твоего! Шерр сказал. - Их нет ценнее в мире ничего. Дай глаза мне и водою жар свой охлади. Если ж нет, - от сладкой влаги взгляды отведи. И не жди! Не дам ни капли!" Хейр сказал: "Земляк! Неужель меня на муки и на вечный мрак За глоток воды осудишь? Сладостна вода Жаждущим! - зачем же очи вырывать тогда? Ты счастливее не станешь, я же, свет очей Потеряв, несчастным буду до скончанья дней. О, продай за деньги воду! Всю казну мою, В том расписку дам, тебе я здесь передаю И такою сделкой счастлив буду весь свой век. Дай воды, - глаза оставь мне, добрый человек!" Шерр сказал: "Я эти басни слышал не однажды, И немало их в запасе у томимых жаждой. Мне глаза нужны! Что толку мне в твоей казне? Для меня глаза рубинов выше по цене!" Растерялся Хейр и понял, что он здесь умрет, Что из огненной пустыни ног не унесет. Он взглянул на мех с водою, сердца не сдержал И, вздохнув, промолвил Шерру: "Встань, возьми