ковыряться в своей земле.
Это слишком банально для шутки,
это пахнет испорченным вкусом
и похоже на скверный характар
("Нам бы Ваши заботы, Брассанс!"),
но если б открыл Менделеев
элемент мировой тоски,
это была бы формула
одинокой предсмертной ненависти
к жизни, пошедшей прахом
ради публичной славы.
III
Наших детей и клоунов
связывает любовь,
некое обожанье
потому что многое правильно,
но совсем не имеет значения.
А многое предосудительно
и содержит сплошные ошибки,
но имеет большое значение.
Эта великая путаница
чудесно сгущается в цирке
и там превращается в праздник,
но слишком растянута в жизни
и порой превращается в ад.
Если б открыл Менделеев
элемент мирового абсурда,
это была бы формула,
слившая воедино
слезы ребенка и клоуна
на планете железных правил,
где ничто уже не имеет
собственного значения.
...Лимон - это очень кисло,
но ужасающе просто
получить лимонад из лимона,
из лимонада - лимон? - никогда!
ИЗ ЦИКЛА
"РИМСКИЕ ПОРТРЕТЫ"
Римский сенатор
Марк Порций Катон
Во втором веке
до нашей эры,
Бичуя роскошь,
издал закон,
А также принял
строжайшие меры,
В том числе
и смертную казнь,
За вопиюще роскошную жизнь!
На поприще этом
он пышно расцвел
И стал главою
правящей касты,
Одних изгнал,
а других довел
До гроба.
Но вот ведь какие контрасты
Знает история
древних времен:
Римский сенатор
Марк Порций Катон
Богатства сгребал
несусветные порции,
Ничуть не блюдя
никакие пропорции!
Сенат привлекал его
раз пятьдесят
К ответственности
за нарушенье закона.
Но покуда другие
за роскошь висят
В петле,
проклиная законы Катона,
Он строит дворцы,
покупает рабов,
А также устраивает процессы
В борьбе против мощных
своих врагов
За народные якобы интересы.
А речи в защиту Катона в сенате,
Чины получая за это
и почести,
Орет Сципион,
его друг и приятель,
Итак,
не страдает Катон
в одиночестве!
Ростовщиком
он становится вскоре,
Ссужая золото
под проценты.
Его рабы
оформляют в конторе
Деловые бумаги,
счета,
документы.
Отлично работает бухгалтерия,
А он продолжает
свое лицемерие:
Списки в сенат
составляет дотошно,
Преследуя граждан,
живущих роскошно,
И лет через триста
за это пройдоху
Одобрит Плутарх,
прославляя эпоху!
Римский сенатор
Марк Порций Катон
Был патриотом
римской твердыни:
Венки получая в Греции,
он
Беседовал с греками
лишь по-латыни
(Эллинским слогом
владея прекрасно!),
За это Плутарх
его хвалит ужасно!
О греке Эсхиле
Катон говорил,
Что если б Эсхил
итальянцем родился,
Тогда бы он, может,
на что-то сгодился,
А так не волнует Катона Эсхил!
Бывало,
когда ему денежки прут,
С торговлей везет
и с карьерой военной,
Катон сочиняет
прославленный труд
О сельском хозяйстве,
весьма современный!
Ведь римский сенатор
Марк Порций Катон,
Пока расправлялся
за роскошь
с другими,
На сельском хозяйстве
нагреб миллион
И опытом
мог поделиться
с другими!
Цветущий, прожженный,
прославленный тип!
Отвратен!
Отвратен!
И мерзок - до рвоты!
Хоть в нем
и талант ни один не погиб,
И сделал он много
полезной работы,
И, роскошь бичуя,
он был молодец
Предвидел последствия
римского рая.
Но жутко,
что истину знает подлец,
Ее как наложницу
употребляя.
Ю.Мориц
------
СНЕГОПАД
Снега выпадают и денно и нощно,
Стремятся на землю, дома огибая.
По городу бродят и денно и нощно
Я, черная птица, и ты, голубая.
Над Ригой шумят, шелестят снегопады,
Утопли дороги, недвижны трамваи.
Сидят на перилах чугунной ограды
Я, черная птица, и ты, голубая.
В тумане, как в бане из вопля Феллини,
Плывут воспарения ада и рая,
Стирая реалии ликов и линий,
Я - черная птица, а ты - голубая.
Согласно прогнозу последних известий,
Неделю нам жить, во снегах утопая.
А в городе вести: скитаются вместе
Та, черная птица, и та, голубая.
Две птицы скитаются в зарослях белых,
Высокие горла в снегу выгибая.
Две птицы молчащих. Наверное, беглых!
Я - черная птица, и ты - голубая.
Качаются лампочки сторожевые,
Качаются дворники, снег выгребая.
Молчащие, беглые, полуживые,
Я - черная птица, и ты - голубая.
Снега, снегопады, великие снеги!
По самые горла в снегу утопая,
Бежали и бродят - ах, в кои-то веки
Та, черная птица, и та, голубая.
x x x
Следить за болью уходящей... Замереть.
И на нее сквозь череп свой смотреть
в затылок, где пора бы анальгину
уменьшить эту боль наполовину,
потом на треть
и след ее стереть!
Но тикает, как часики во тьме,
она в какой-то раскаленной точке,
и этот звук, подобно гулкой бочке,
в моем бессонном катится уме,
где восстают живыми из могил
былые муки, пытки, пораженья,
и так велик источник этих сил,
что боль кончается
путем самосожженья.
ДАЙТЕ МНЕ ВАШУ СКУКУ!
Поезд летит во мраке,
в Крыма полночной басме,
в звездах, в железных искрах
в красных слезах колес.
Цепь тарахтит на баке.
Вспыхивает и гаснет
фонарь - как в кино артистка.
Ветер. Дым папирос.
Дайте мне вашу скуку,
я расскажу вам что-то
простое, как ваше детство,
таинственное, как путь.
Я вам сочиню разлуку,
тревогу, любовь и муку,
цель сочиню и средства,
а если как след копнуть,
я вам сочиню столетья
вашей чудесной жизни,
я вам сочиню размахи
таких небывалых сил,