Даррелл Лоренс
Стихи
Лоренс Даррелл
Стихи
Смуглый грек
По широким тенистым улицам,
По ступеням белого мрамора,
Где тихие люди в легких одеждах
Спешат предаться очарованью музыки,
В глубине, меж бледными тенями домов
И белым узором Лунного Света
Меж колонн,
Сквозь мерцающую роспись тумана
Через великий Собор
Проскользнуло гибкое божество, высокий молодой грек,
Смуглокожий, юркий,
Со смоляным блеском в волосах,
С огромными блистающими глазами,
Подернутыми дымкой непрошеного любопытства.
Цикада
Прозрачное надкрылье мертвой цикады,
Глаза открыты, как у мертвого японца,
Нет пористых частей, подвластных тлень,
Лишь сколок чешуйчатой слюдяной оболочки.
Из этого тельца можно было бы сделать крошечную скрипку,
Фонарь для эльфа, камень для броши
И носить этот прозрачный взор полуночи
при искусственном свете
Оправленный золотом или другим аллегоричным металлом,
Постигающий тайнопись мертвого вина,
что вот-вот прольется.
Эхо
Помнишь ли, о, так давно это было,
Как брели мы в сумерках по краям облаков
Тропинкой к звездам и нашли
Пещеру...
Пещеру серебряных отголосков,
И когда я замер, затаив дыхание, и произнес твое имя,
Его принесло обратно мельчайшей рябью
Исступленных текучих переливов.
Не забыла ли, как ты сказала смешливо,
Взяв меня за руку: "Если я стану нужна тебе
Однажды в смутном будущем, когда унылое время
Не будет давать ни пышных плодов, ни богатого урожая,
Или если в бедном своем одиночестве
Ты захочешь, чтоб я тебя утешила,
Приди в сумерках на это безлюдное приволье,
На эти дремотные голубые просторы неба,
И произнеси мое имя
Я услышу". "И ответишь мне," - сказал я со смехом.
Конон в ссылке
От автора
Конон - вымышленный греческий философ, дважды посещавший меня во сне, - с ним я себя порой отождествляю. Это одна из моих личин, а другая - это Мелисса. Я хочу, чтоб вся моя поэтическая деятельность явила подобие гобелена, на котором вытканы люди - иногда реальные, иногда вымышленные. Конон реален.
I
Три женщины засыпали с моими книгами,
Среди обожавших баллады - Пенелопа,
Она рассыпала волосы над моими творениями,
Но едва ли она постигла меня - создателя напевов,
Обращавших людей в ученых собачек,
Не умерла она, но ушла от меня к певцу в парике.
II
Позже Ариадна читала "Вселенную",
Совершив путешествие под острова,
Покинув зеленую усадьбу, мужа, дом с оливковым садом.
Она ложилась с моими словами и позволяла мне
Овевать дыханьем ее лицо, а потом бросилась, как чайка,
С огромного утеса в Скио. Ласки коснулись ее тела
Теплого, маслянисто-румяного, как пахучий хлеб,
Ничего человеческого в ней не стало, но ничего и
божественного
вопреки их ожиданиям.
III
Ты, идущий по островам, должно быть, вспомнишь
Влюбленную Иону, веселую, безобидную, терпеливую.
Ласточки взмывали с карнизов от наших перебранок,
Мы мешали пчелам хлопотать в виноградниках.
Дрожащая и больная, испытание подлинной любви,
Это она лежала с сухими глазами в каменной ванне,
Так, будто тело ее превратилось в огромную слезу,
Что вот-вот прольется из ока Вселенной.
Мы так и не взяли в толк, что брак - это подобие
архитектуры,
Мы утратили ясельные добродетели, все до одной,
И никто не мог объяснить нам, отчего мы страдаем.
IV
Нельзя сказать, что "Искусство брака"
Или "О мире внутри себя" и "О любви"
Не привлекли ко мне женщин, - я помню их тела,
руки, лица,
Не помню только имен.
V
Наконец я здесь. Конон на Андросе в ссылке
Будто паук в бутылке, пишущий нетленное
"О любви и смерти" посредством тел, возлегавших
С моими словами, но так и не познавших меня.
Старик с мехом вина
Вскочил с подушки и побрел в виноградники.
По ночам море ревет под утесами.
Прошлое не страшно тем, кто рядом с богами.
Даже по запискам этим я вижу,
Что выводил женские имена, будто
Философские суждения. Теперь мне ясно,
Что они были лишь формами для моих идей,
Имена у них были, губы, разные голоса.
В их обличьях я возлегал с самим собой, своим складом жизни,
Зная лишь соитье с тенями
На берегах Эгейского моря, что навеки
Омывает, прощает и уносит к дому.
Критик Конон о шести греческих пейзажистах
О Петре Фиванском
Этот пейзаж по сути своей не первозданен. Сначала родились запахи смоляной, сосновый. Потом кто-то охмелел от земляники. Потом в качестве пояснения кто-то добавил красную густую глину и корни. Невозможно отведать одного, не вкусив в то же время и другого, - все равно что рыба и острый соус.
О Маноли Критском
Проведя жизнь за сочинением акростихов, он взялся за кисть, и все вокруг стало бросаться ему в глаза. Деревья и раньше были деревьями. Только представлял он их себе иначе. В итоге старик сошел с ума, ибо все обнажилось и c хохотом кинулось в его объятья.
О Юлиане Аркадийском
Аркадия первозданна. Там нет понятия "следовательно". Исток, причина понятия, непригодные для осмысления прошлого. Потому первозданна Аркадия, первозданны и все хорошие стихи.
О Спиридоне Эпирском
Пять лет вы смотрите на этот пейзаж. Вы почти ничего не видите - но что-то внимательно следит за вами. Еще пять лет - и вы замечаете очертания, которые есть лишь очертания и ничего более - тень, похожая на полусвет луны. Если будете смотреть всю жизнь, то увидите, что горы лежат как покрывало на ложе, и различите контуры таящейся под ним фигуры.
О Геро Коринфском
Стиль - рамки сознания. Геро интересовал не столько пейзаж, сколько непрерывная творческая исповедь перед самим собой, ставившая как его самого, так и его творение вне людской досягаемости. И вот однажды осталась лишь рамка, покинутая мастерская и воспоминание о Геро-живописце.
Об Александре Афинском
Александр был влюблен в Афины. Ненасытный, он извел своим искусством себя и предмет своей любви. Так, не успеет он понюхать цветок, а тот уже иссыхает, а когда он написал гору, ей показалось, что вся ее дальнейшая жизнь бессмысленная борьба с собственным изображением кисти Александра. Вот так и исчезли Афины вместе с ним, а мы бродим с тех пор по его полотнам, ища дорогу обратно - из искусства в жизнь.