И, как завершенье, внизу, в глубине, под звездным небом апреля, по берегу моря вечерних огней рассыпанное ожерелье.
Никак не пойму, хоть велик интерес, сущность явления: вроде звезды на землю сошли с небес, а может,огни в небеса уходят.
Меж дивных красот - оглушенный - качу, да быстро приелась фантазия: хочу от искусства, от жизни хочу побольше разнообразия.
А впрочем - и так хорошо в Крыму: апрельская ночь в голубом дыму, гора - в ледяной короне. Таким величием он велик, что я бы совсем перед ним поник, да выручила ирония. Ярослав Смеляков. Избранные произведения в двух томах. Москва, "Художественная литература", 1970.
НОЧНОЙ ШТОРМ Когда пароход начинает качать из-за домов, из мрака выходит на берег поскучать знакомая мне собака.
Где волны грозятся с земли стереть, клубится пучина злая, нечего, кажется, ей стеречь, не на кого лаять.
Высокий вал, пространство размерив, растет, в полете силу развив, и вспять уходит, об каменный берег морду свою разбив.
Уходит вал. Приходит другой,сидит собака - ни в зуб ногой. Все люди ушли, однако упорно сидит собака.
Закрыты подъезды. Выключен свет. Лишь поздний пройдет гуляка. Давно уже время домой. Ан нет все так же сидит собака.
Все так же глядит на ревущий вал. И я сознаться не трушу, что в этой собаке предполагал родственную мне душу.
Так, как ее, с недавней поры, гудя, рокоча, звеня, море вытаскивает из конуры и тащит к себе меня.
Разве я знал, что брызги твои, что черная эта вода крепче вина, солоней любви, сильней моего труда?
Темным-темно, ревет, грубя. Я здесь давно. Я слышу тебя.
Пусть все уйдут, пробив отбой. Я здесь. Я тут. Я рядом с тобой.
Меня одного тут тоска зажала. Стою один ни огней, ни звезд. И даже собака, поджавши хвост, стыдливой трусцою домой сбежала.
Так те, что твой обожают покой, твое под солнцем мерцанье, спокойно уедут. И даже рукой забудут махнуть на прощанье.
А полюбившие берег седой и мерное волн рокотанье водопроводной пресной водой смоют воспоминанья.
Куда мне умчаться, себя кляня, как мне о черной забыть волне, если оно ворвалось в меня, если клокочет оно во мне?
Волна за волною ревет, крутясь, а я один - уже столько лет!стою, устало облокотясь на этот каменный парапет.
Будто от тела руку свою, себя от него оторвать не могу. Как одержимый стою и стою на залитом пеною берегу...
Куда ни направлю отсюда шаг, в какую ни кинет меня полосу шум его унесу в ушах и цвет его в глазах унесу. Ярослав Смеляков. Избранные произведения в двух томах. Москва, "Художественная литература", 1970.
ПРЯХА Раскрашена розовым палка, дощечка сухая темна. Стучит деревянная прялка. Старуха сидит у окна.
Бегут, утончаясь от бега, в руке осторожно гудя, за белою ниткою снега весенняя нитка дождя.
Ей тысяча лет, этой пряхе, а прядей не видно седых. Работала при Мономахе, при правнуках будет твоих.
Ссыпается ей на колени и стук партизанских колес, и пепел сожженных селений, и желтые листья берез.
Прядет о 1000 на ветер и зори, и мирные дни и войну, и волны свободные моря, и радиостанций волну.
С неженскою гордой любовью она не устала сучить и нитку, намокшую кровью, и красного знамени нить.
Декабрь сменяется маем, цветы окружают жилье, идут наши дни, не смолкая, сквозь темные пальцы ее.
Суровы глаза голубые, сияние молний в избе. И ветры огромной России скорбят и ликуют в трубе. Ярослав Смеляков. Избранные произведения в двух томах. Москва, "Художественная литература", 1970.
АЛЕНУШКА У моей двоюродной сестрички твердый шаг и мягкие косички.
Аккуратно платьице пошито. Белым мылом лапушки помыты.
Под бровями в солнечном покое тихо светит небо голубое.
Нет на нем ни облачка, ни тучки. Детский голос. Маленькие ручки.
И повязан крепко, для примера, красный галстук галстук пионера.
Мы храним Аленушкино братство нашей Революции богатство.
Вот она стоит под небосводом, в чистом поле, в полевом венке против вашей статуи Свободы с атомным светильником в руке. Ярослав Смеляков. Избранные произведения в двух томах. Москва, "Художественная литература", 1970.
ПЕРВЫЙ БАЛ Позабыты шахматы и стирка, брошены вязанье и журнал. Наша взбудоражена квартирка: Галя собирается на бал.
В именинной этой атмосфере, в этой бескорыстной суете хлопают стремительные двери, утюги пылают на плите.
В пиджаках и кофтах Москвошвея, критикуя и хваля наряд, добрые волшебники и феи в комнатенке Галиной шумят.
Счетовод районного Совета и немолодая травести все хотят хоть маленькую лепту в это дело общее внести.
Словно грешник посредине рая, я с улыбкой смутною стою, медленно - сквозь шум - припоминая молодость суровую свою.
Девушки в лицованных жакетках, юноши с лопатами в руках на площадках первой пятилетки мы и не слыхали о балах.
Разве что под старую трехрядку, упираясь пальцами в бока, кто-нибудь на площади вприсядку в праздники отхватит трепака.
Или, обтянув косоворотку, в клубе у Кропоткинских ворот "Яблочко" матросское с охоткой вузовец на сцене оторвет.
Наши невзыскательные души были заворожены тогда музыкой ликующего туша, маршами ударного труда.
Но, однако, те воспоминанья, бесконечно дорогие нам, я ни на какое осмеянье никому сегодня не отдам.
И в иносказаниях туманных, старичку брюзгливому под стать, нынешнюю молодость не стану в чем-нибудь корить и упрекать.
Собирайся, Галя, поскорее, над прической меньше хлопочи там уже, вытягивая шеи, первый вальс играют трубачи.