Выбрать главу

лились и сердце жгли. Исчез с ее лица

румянец радостный. В ее мольбах глубоких,

в дрожанье сжатых рук смерть ранняя была.

Тускнели впалые, заплаканные очи,

но скорбная душа ответа все ждала.

Воистину она раскаялась в те ночи!

И это видел Бог, и Он меня призвал

и чудо совершить позволил: я из рая

спустился в некий сад, могилу отыскал,

как вихорь, пролетел над гробовым крестом,

и сила дивная, мне данная Творцом,

вдохнула снова жизнь в безобразное тело...

Земля растрескалась. Могила опустела.

Передо мной стоял недавний труп, теперь -

широкоплечий муж; и я, взмахнув крылами,

"Иди!" сказал ему, и твердыми шагами

он к дому подошел, раскрыл бесшумно дверь,

вошел, как некогда, высокий, тихий, стройный,

благословил ее, в чело поцеловал

и вновь ушел во мрак с улыбкою спокойной.

27 сентября 1918

---------------------------------------------------------------------------------------------

x x x

6 Власти

Чу! Крыльев шум... и слуги сатаны

рассеялись пред ангелами Власти.

И в нас самих, как бурей, сметены

виденья зла, виденья темной страсти.

Шум крыльев, клик... Летят они, трубя,

могучие, багряно-огневые.

Стремясь, гремят их песни грозовые.

Летят они, все грешное губя.

Спускаются, неправых строго судят,

и перед ними падаем мы ниц.

Они блестят, как множество зарниц,

они трубят и души сонных будят.

Открыло им закон свой Божество,

Царь над царями грозно-величавый,

и в отблеске Его безмерной славы,

шумя, кружатся ангелы Его.

28 сентября 1918

---------------------------------------------------------------------------------------------

x x x

7 Начала

На чьем плече, как голубь, спит луна

и чья ладонь под облаком румяным?

Кем ставится стеклянная стена

перед волной, на берегу песчаном?

Гул наших струн, и жизни каждый вздох,

и бред земли -- кто, кроме смертных, слышит?

Вот -- ночь, вот -- день; скажи, кто там колышет

кадило зорь? -- Я вижу четырех:

на четырех цветных вершинах горных

они стоят, и ты не знаешь, чей

прекрасней лик, и тысяча очей

горят у них на крыльях нежно-черных.

Один -- всю твердь, как чашу, поднимает,

отхлынуть тот велит волнам морским,

один -- земле взывающей внимает,

тот -- властвует над пламенем благим.

23 сентября 1918

---------------------------------------------------------------------------------------------

x x x

8 Архангелы

Поставь на правый путь. Сомнения развей.

Ночь давит над землей, и ночь в душе моей.

Поставь на правый путь.

И страшно мне уснуть, и бодрствовать невмочь.

Небытия намек я чую в эту ночь.

И страшно мне уснуть.

Я верю -- ты придешь, наставник неземной,

на миг, на краткий миг восстанешь предо мной.

Я верю, ты придешь.

Ты знаешь мира ложь, бессилье, сумрак наш,

невидимого мне попутчика ты дашь.

Ты знаешь мира ложь.

И вот подходишь ты. Немею и дрожу,

движенье верное руки твоей слежу.

И вот отходишь ты.

Средь чуждой темноты я вижу путь прямой.

О, дух пророческий, ты говоришь, он -- мой?

Средь чуждой темноты...

Но я боюсь идти: могу свернуть, упасть.

И льстива, и страшна ночного беса власть.

О, я боюсь идти...

"Не бойся: по пути ты не один пойдешь.

Не будешь ты один и если соскользнешь

с высокого пути..."

28 сентября 1918, Крым

---------------------------------------------------------------------------------------------

x x x

9 Ангел хранитель

В часы полуночи унылой

отчетливее сердца стук,

и ближе спутник яснокрылый,

мой огорченный, кроткий друг.

Он приближается, но вскоре

я забываюсь, и во сне

я вижу бурю, вижу море

и дев, смеющихся на дне.

Земного, темного неверья

он знает бездны и грустит,

и светлые роняет перья,

и робко в душу мне глядит.

И веет, крылья опуская,

очарованьем тишины,

и тихо дышит, разгоняя

мои кощунственные сны...

И я, проснувшись, ненавижу

губительную жизнь мою,

тень отлетающую вижу

и вижу за окном зарю.

И падают лучи дневные...

От них вся комната светла:

они ведь -- перья золотые

с его незримого крыла.

---------------------------------------------------------------------------------------------

Крым

Назло неистовым тревогам,

ты, дикий и душистый край,

как роза, данная мне Богом,

во храме памяти сверкай!..

Тебя покинул я во мраке:

качаясь, огненные знаки

в туманном небе спор вели

над гулом берегов коварных.

Кругом, на столбиках янтарных,

стояли в бухте корабли.

В краю неласковом скучая,

все помню -- плавные поля,

пучки густые молочая,

вкус теплых ягод кизиля;

я любовался мотыльками

степными -- с красными глазками

на темных крылышках... Текла

от тени к тени золотистой,

подобна музыке волнистой,

неизъяснимая яйла!

О, тиховейные долины,

полдневный трепет над травой,

и холм -- залет перепелиный...

О, странный отблеск меловой

расщелин древних, где у края

цветут пионы, обагряя

чертополоха чешую,

и лиловеет орхидея...

О, рощи буковые, где я

подслушал, Пан, свирель твою!

Воображаю грань крутую

и прихотливую яйлы,

и там -- таинственную тую,

а у подножия скалы -

сосновый лес... С вершины острой

так ясно виден берег пестрый,

хоть наклонись да подбери!

Там я не раз, весною дальней,

встречал, как счастье, луч начальный

и ветер сладостный зари...

Там, ночью звездной, я порою

о крыльях грезил... Вдалеке,

меж гулким морем и горою,

огни в знакомом городке,

как горсть алмазных ожерелий,

небрежно брошенных, горели

сквозь дымку зыбкую, и шум

далеких волн и шорох бора

мне посылали без разбора

за роем рой нестройных дум!

Любил я странствовать по Крыму...

Бахчисарая тополя

встают навстречу пилигриму,

слегка верхами шевеля;

в кофейне маленькой, туманной,

эстампы английские странно

со стен засаленных глядят.

лет полтораста им -- и боле:

бои былые -- тучи, поле

и куртки красные солдат.

И посетил я по дороге

чертог увядший. Лунный луч

белел на каменном пороге

В сенях воздушных капал ключ

очарованья, ключ печали,

и сказки вечные журчали

в ночной прозрачной тишине,

и звезды сыпались над садом.

Вдруг Пушкин встал со мною рядом

и ясно улыбнулся мне...

О, греза, где мы ни бродили!

Там дни сменялись, как стихи...

Баюкал ветер, а будили

в цветущих селах петухи.

Я видел мертвый город: ямы

былых темниц, глухие храмы.

безмолвный холм Чуфуткалэ...

Небес я видел блеск блаженный,

кремнистый путь, и скит смиренный,

и кельи древние в скале.

На перевале отдаленном

приют -- старик полуслепой

мне предложил, с поклоном сонным.

Я утомлен был. Над тропой

сгущались душные потемки;

в плечо впивался мне котомки

линючий, узкий ремешок;

к тому ж над лысиною горной

повисла туча, словно черный,

набухший, бархатный мешок.

И тучу, полную жемчужин,

проткнула с хохотом гроза,

и был уютен малый ужин

в татарской хижине: буза,

черешни, пресный сыр овечий...

Темнело. Тающие свечи

на круглом низеньком столе,

покрытом пестрой скатереткой,

мерцали ласково и кротко