1966
" Сквозь слезы на глазах и сквозь туман души "
Владимиру Соколову
Сквозь слезы на глазах и сквозь туман души
весь мир совсем не тот, каков он есть на деле.
Свистят над головой бесшумные стрижи,
несутся по песку стремительные тени.
Сквозь слезы на глазах вся жизнь совсем не та,
и ты совсем не та, и я совсем другою
тебя люблю всю жизнь — какая слепота! —
уж лучше осязать твое лицо рукою.
Была одна мечта — подробно рассказать
том, что на земле и на душе творится,
но слишком полюбил смеяться и страдать,
а значит, из меня не вышло очевидца.
А время шло. Черты подвижного лица
сложились навсегда, навеки огрубели.
Смешно, но это так: не понял до конца
ни женских голосов, ни ласточкиной трели.
А если понимал хоть на единый миг,
а если прозревал хотя бы на мгновенье,
то многого хотел — чтоб этот шумный мир
мне заплатил сполна за каждое прозренье.
Об этом обо всем я размышлял в глуши
под сиротливый звук полночного напева…
Сквозь слезы на глазах и сквозь туман души
надежнее всего глядеть в ночное небо,
гдe вечный свет Луны и Млечного огня,
и бесконечность мглы, и вспышек моментальность
оправдывают все, что в сердце у меня, —
мой невеликий мир, мою сентиментальность.
1967
" Ты больше, чем моя печаль, "
Ты больше, чем моя печаль,
ты громче слов моих невнятных.
Твоя мерцающая даль,
куда ни глянь, в родимых пятнах.
Дыханье осени сквозит
в последнем августовском зное.
Какой опустошенный вид —
ни мертвое и ни живое!
Все призрачно — бесшумный лес
и остывающие воды
приобрели холодный блеск
уже получужой природы.
Все призрачно — пустынный пляж
и этот склон полузабытый…
Неумирающий мираж,
подтеки памяти размытой.
Не знаю, как тебя назвать:
судьба? отчаянье? прощанье?
Не объяснить. Не рассказать.
Ни в песне и ни в завещанье.
Осталось чувствовать одно:
все неразрывней год от года
смыкаются в одно звено,
в одно родимое пятно
моя неволя и свобода.
1967
" Стадион. Золотая пора. "
Стадион. Золотая пора.
Шум толпы. Ожидание старта.
Лихорадочной крови игра.
Вкус победы и горечь азарта.
Кто&то дышит за правым плечом,
что ни шаг — тяжелеют шиповки.
Все равно я тебя, Толмачев,
обойду и не выпущу к бровке.
Каждый финиш и каждый забег
были по сердцу мне и по нраву,
я любил этот жалкий успех
и его ненадежную славу!
А когда у пустынных трибун
я с тобой по ночам расставался —
этот гул, этот свист, этот шум
над моей годовой продолжался.
Стадион заполнялся луной,
и глядели холодные тени,
как кумиры мои по прямой
финишируют прямо в забвенье.
1967
ЗОЛОТЫЕ КВАДРАТЫ
Что же делать, коль невмоготу
оставаться в больничной постели,
потому что березы в саду
так отчаянно ночью шумели,
говорили, что жизнь хороша,
что ее чудеса несказанны…
Но больница жила не спеша,
по законам тюрьмы и казармы.
Умывалась, питалась, спала,
экономя ослабшие силы,
и в бреду бормотала слова,
что так дороги нам до могилы.
В темноте вдруг припомнилось мне,
как в далекое время когда-то
от проезжих машин по стене
плыли в ночь золотые квадраты.
Заплывали, как рыбы, в окно,
уплывали в пространства ночные…
Что&то я вас не видел давно,
где вы скрылись, мои золотые?
Гул машин и березовый шум
то сплетались, то вновь расплетались,
западали в рассеянный ум
и о землю дождем разбивались.
Я прислушался к дальней грозе,
ощутил освежительный холод.
За углом рокотало шоссе,
чтобы утром насытился город.
Самосвалы построились в ряд,
надрываясь, ревут на подъеме,
а березы — березы шумят
в невеселом оконном проеме.
Так шумят, погрузившись во мрак,
с горькой нежностью и трепетаньем,
словно скрасить хотят кое-как
наше равенство перед страданьем.