1969
" Я научился засыпать в седле, "
Я научился засыпать в седле,
рассчитывать опасное движенье,
не торопясь угадывать во мгле
ведущее к ночлегу направленье.
Я вовремя почувствую беду,
страх одолею и отпряну в страхе,
а если где-то кожу обдеру,
все заживает, словно на собаке.
Я рад, что тело на краю земли
все испытанья выдержало с честью.
Окрепли ноги, руки обросли
какой-то золотистой шерстью.
Как изменилось тело! Но душа
не может быть иной, хоть лезь из кожи.
Она во власти суеверной дрожи
в ночной простор глядит, едва дыша.
Не замечая быстротечных дней,
она живет иными временами,
и будущее властвует над ней,
и прошлое преследует тенями.
Нет-нет услышу: с милыми людьми
(на что ей эти реки, эти горы!)
она ведет немые разговоры,
глядит в слезах в родимые просторы,
в другие ночи и другие дни.
1969
" Голубь ворочается в гнезде "
Голубь ворочается в гнезде,
горная речка скулит по&собачьи.
Где бы ты ни был, мой друг, тебе
я в этот вечер желаю удачи.
Шум водопада стоит в ушах,
переполняет меня постепенно.
Малые дети на ишаках
едут домой с охапками сена.
Вспыхнула искоркою звезда,
горестно закричали птахи:
малый птенец упал из гнезда,
смотрит на человека в страхе.
Без толку, глупый, чего пищать?
Если уж вылупился — что делать?
Мир не удастся перекричать,
жизнь не получится переделать.
Что&то случилось: с недавних пор
я полюбил бессловесных тварей…
На горизонте вершины гор
медленно тают в розовой хмари.
Там золотится Афганистан,
тянется в Индию черная складка
мимо зеленой горы Чильдухтар
к снежным россыпям Туполанга.
Множество самых прекрасных чувств
время смело, словно листьев груду,
только шиповника алый куст,
странное дело, не позабуду.
Как он зацвел на исходе дня
цветом пламенным и воздушным
и растерял лепестки огня
в мире нежном и равнодушном.
А в камыше цикады звенят,
возле арыка шакалы воют.
Чувствую: время придет — и меня
воздух родины успокоит.
Что-то я недоволен собой,
мысли заняты посторонним.
Все осторожничаю с судьбой,
словно я заболел здоровьем.
Чтоб не сломаться в заботах дней,
не вспоминается нам о смерти.
Несколько милых душе людей —
вот что нас держит на белом свете.
Пламя свечи. Шорох травы.
Южное небо. Ветер. Прохлада.
Тихо сливается шум в крови
с шумом горного водопада.
1968
" Если час удавалось урвать — "
Если час удавалось урвать —
все заботы свои, все печали
забывала усталая мать
за игрой на разбитом рояле.
Вырывался из комнаты Григ,
серебром заполняя округу,
а под окнами слезы и крик —
пьяный Витя калечит подругу.
Уходила в туманы война,
кое&как оживала Россия,
а подростка сводила с ума
то одна, то другая стихия.
Черно-белые клавиши, Лист,
девятнадцатый век, тарантелла…
А на улице гомон и свист:
мол, пора собираться на дело!
Музыкальный и уличный шум,
жизнь и слово… Веселая жалость,
что сложилась судьба наобум,
что высокое с низким смешалось.
С той поры и пошла колея,
завязались в душе два начала,
две струи…
И всеядность моя
то губила меня, то спасала…
1970
" Я спринтером некогда был. "
Я спринтером некогда был.
Упрешься шипами в колодки,
спружинишь — и выплеснешь пыл
под выстрел стартера короткий.
Сто метров — не бег, а полет,
несешься, и мира не видишь,
и падаешь грудью вперед,
чтоб все-таки выиграть финиш!
Но время прошло, и теперь
мне эти привычки не милы.
Мне ближе уменье терпеть
и точно рассчитывать силы.
Недаром я нежно смотрю
на медленный бег марафонца,
когда, потемневший от солнца,
он тень догоняет свою.