1970
" В бору шумит весенний ветр, "
Мы — дети страшных лет России…
В бору шумит весенний ветр,
его дыханье все влажнее…
Мы — тоже дети страшных лет,
и неизвестно, чьи страшнее.
Когда в дыму горел вокзал,
и мать металась вдоль перрона, —
я сам от смерти уползал
и, как щенок, из&под вагона,
выглядывал на белый свет
«в его минуты роковые»…
Да что там! Не было и нет
благих и безмятежных лет
у нашей матери — России.
В огне побед, в дыму клевет,
в объятьях славы и позора
мы жили… Но глядел весь свет
на нас, не отрывая взора.
Опять весна и синева!
Гуляют по сосновым чащам
ветра, и старая трава
горит в огне животворящем.
Не пряча глаз — вглядись в судьбу:
увидишь знак преодоленья,
начертанный на чистом лбу
у молодого поколенья.
Живи, мой сын! На белый свет
гляди пристрастными глазами,
прокладывай в пространстве след
и знай: вы дети новых лет!
Каких? — вы разберетесь сами!
1971
" Отспорила. Отбушевала. "
Отспорила. Отбушевала.
Сгорела чуть ли не дотла…
Каких умов завоевала!
Каких сердец не сберегла!
Одни вопросы и ответы…
Но, ненавидя и любя,
твои пророки и поэты
не в силах выразить тебя.
Настолько ты непостижима,
что, ради Бога, — отпусти!
Ловить все, что неуловимо,
я не могу… Прощай. Прости.
Ты снова жаждешь откровенья?
Родного сына пожалей!
Он просит одного: забвенья
от бедной памяти своей.
1971
" Выйду в ночь и на зимнем ветру "
Выйду в ночь и на зимнем ветру
в окружении темных заборов
я такой разговор поведу —
самый горький из всех разговоров.
Я люблю этот город! Но что
в нем меня и томит, и тревожит —
он поймет меня лет через сто,
а сегодня при жизни — не может.
Я его понимаю — о чем
говорят переулки и липы,
прислоняюсь к воротам плечом,
нежно слушаю древние скрипы.
Я ему говорю: — Почему
ты как сына меня не приветил? —
А в ответ, устремляясь во тьму,
в парке воет полуночный ветер
и бесшумно поземку струит
в громоздящихся к небу кварталах,
где холодное пламя горит
на объектах, великих и малых.
1971
" Как сотни лет тому назад, "
Как сотни лет тому назад,
кричит петух в рассветной сини
и дышит в окна старый сад
дыханьем тлена и теплыни.
На родине такая тишь,
которой в мире не осталось,
и только в ней ты растворишь
свою февральскую усталость.
Когда, вскипая у окна,
сирень к тебе протянет ветви,
обрывки золотого сна
обволокут тебя, как в детстве.
Но что за дело до тебя
реке, распутице, равнине?
Они, все сущее любя,
тебя случайно сохранили.
Земля не ведает утрат,
и нет — но это не жестоко —
в своем отечестве пророка,
как сотни лет тому назад.
1971
" За чугунной оградой базар — "
За чугунной оградой базар —
не какой-нибудь рынок, а птичий,
Благовещенье… Как не пропал
в наши дни этот древний обычай!
Птицелов неуступчив и зол,
от портвейна и солнца багровый.
В тесной клетке снегирь и щегол —
красногрудый и красноголовый.
Получи! Торговаться не стану —
не для этого в мире живу!
Трешка выпорхнула из кармана,
а щегол и снегирь — в синеву!
Над заводом и над институтом,
в темный лес к голосистым друзьям
по своим неизвестным маршрутам,
по таинственным синим путям…
Ни любви и ни дружбы не надо,
лишь бы горечь, затекшая в грудь,
разошлась, чтоб встряхнуться крылато
и весеннего звона глотнуть.
Может, что-то мне в жизни простится —
дай&то Бог… Ну а если и нет,
все равно окрыленная птица
вольной песенкой встретит рассвет.
1971