Полночь надела на палец кольцо.
Полночь закрыла вуалью лицо.
С ночью прозрачной навек обручен,
Снова уходит из города он.
То ли поэт, позабывший язык.
То ли от жизни уставший старик,
То ли неузнананный миром святой.
То ли единственный житель живой.
Он время в холодильнике хранил
Он время в холодильнике хранил.
Он ждал ее прихода много лет.
И все, что он когда-то пережил,
он оставлял включенным, словно свет.
Но вот однажды отключили ток.
И свет погас, и холодильник стих.
И время стало таять между строк,
бессмысленно-нелепых и пустых.
И понял он, что все, что он хранил,
его не сохранило ни на миг.
Он рассмеялся и окно открыл,
и сам себе сказал: "Привет, старик…
По хрупким зеркалам депрессий
По хрупким зеркалам депрессий
Так трудно груз надежд нести.
Сверкает бритвой тонкий месяц
Над веной Млечного Пути.
А звезды, как с картин Ван Гога,
Вихрятся в черной пустоте.
И тополя как кисти Бога,
Мерцают в тихой темноте.
Но все свершится, все вернется.
И груз твой станет невесом.
Все то, что было — остается.
Все то, что будет — только сон.
Но что такое совершенство?
Но что такое совершенство?
Попытка время победить?
Попытка ощутить блаженство?
А может, неуменье жить?
Да, неуменье жить по кругу
В холодных скобках бытия.
И стать однажды просто звуком,
Забыв как сон пустое "я".
Она любила рисовать на песке
Она любила рисовать на песке,
даря ветру свои ненадежные миры.
Она говорила, что привычка к тоске
есть память об эпохе таинственных рыб.
Она знала секреты перехода в другие века.
И небо не делила на утро и вечер.
И однажды она ушла в облака,
Накинув западный ветер на плечи.
А рисунки ее до сих пор на пляже.
Что взрослым загадка, то детям игра.
Им ветер ночью однажды расскажет
о далеких, волшебных, светлых мирах.
И о той художнице, слепой и нищей.
И как она слушала моря шепот.
И как до сих пор ее чайки ищут,
обжигая крылья о горький опыт.
мой белый невидимый стих
мой белый невидимый стих
на белой бумаге
и только меж строчек пустых
две капельки влаги
мерцают, заметны едва,
ненужно и сиро
и снова уходят слова
в безмолвие мира
Монолог сумасшедшего
Мне бы узнать свое имя… Или хотя бы ответ.
Мне бы услышать голоса своих друзей.
Я сижу здесь пятьсот семьдесят восемь лет.
И мир становится все темней и темней.
И слов запас иссякает с быстротою, завидной для многих.
И я учусь наивысшему искусству — молчать.
Но когда дикая мысль возникнет опять на пороге,
Я знаю, как ее достойно и мирно принять.
А врачи — они носятся как белые кролики,
То с кипой бумаг, то с глазами, полными дней.
Они садятся за свои бесконечные столики,
Чтобы сделать вид, что стали чуть-чуть сильней.
Они делают вид, что от них зависит так много.
Но они лучше всех знают, что это не так.
И по ночам они пытаются спросить у Бога,
Как им дальше лечить нас, и себя им вылечить как.
Они борются за наш разум, и препарируют душу.
Они говорят, что страхи наши пусты.
А я вижу, как душа их рвется наружу,
И халаты их белые просто смертельно чисты.
И каждый раз, принимая таблетку от вечности,
Я говорю "спасибо" и улыбаюсь сестре.
Я теперь другим пример спокойствия и беспечности,
Я живу, как зверек, в своей неприступной норе.