[22.11.92]
Чем станет эхо летних дней,
любви пронзительная память —
восьмым лучом звезды твоей,
и летом, что опять настанет.
На все вопросы есть ответ,
он произносится так просто —
твоей звезды мятежный свет
душе моей откроет звезды.
И рядом встать — соблазн велик,
и боль, как братство души свяжет,
и на мече звездою — блик
меня спасает от меня же.
И звуки древних языков
в одной строке звучат, как ноты,
певучей прочностью оков —
«земля», «защита» и «работа».
И все опять наоборот,
судьбу, как маятник качает,
и за какой теперь народ
защитник дерзкий отвечает?
Полумагическим путем
все полузнанье полусказки
мне говорит, что мы придем
однажды к утренней развязке.
С соленым привкусом беды
проснусь, свою дорогу зная,
восьмым лучом твоей звезды
прорвусь сквозь память я — иная.
[22.11.92]
Сердце мое в ладонях,
чистый полночный свет.
Звезды опять напомнят
самый простой ответ.
Крыльями плащ взовьется,
я начинаю путь,
сердце в ладонях бьется,
звезды стучатся в грудь.
Кровью кольцо алеет,
меч серебром горит…
Кто-то — кого — жалеет
или благодарит?
Полно, уплыли тени,
выбора минул час,
прошлого не изменит
рог, разбудивший нас.
Голову вскинешь снова,
зная, что все с тобой,
и запылает новый —
или все тот же бой.
После же, в мятых травах,
знающий — промолчит,
ведая, что по праву
сердце мое стучит.
[22.11.92]
«Наше Отражение бледней оригинала…»
Наше Отражение бледней оригинала,
но зато здесь столько образов иных,
нить любую тронешь, чтобы до начала
проследить, проваливаясь в сны.
Если Средиземье впрямь существовало,
если где-то было это все всерьез,
то такой же ночь — изнанку покрывала,
вижу — и небесный купол в блестках звезд.
И какую ноту ни возьми на лютне,
и какую песню ни переведи,
как и в нашем мире ненавистью лютой
заново и снова сны разбередит.
И тогда, изведав память всех ушедших,
как страницы, судьбы пролистав, дрожа,
выйди за границу новых звезд взошедших
тонкою тропою — лезвием ножа.
Выше Менельтармы, выше гор Пелорских,
выше неба Арды, выше ее звезд
поднимись — оттуда будет Арда плоской,
досиня залитой океаном слез.
И поймешь на вздохе, словно откровенье —
не бывает чистым зло или добро.
Черное вдруг станет белым на мгновенье,
гарью закоптится снега серебро.
Пролитые капли крови или пота
собери в ладони, свет во тьмой смешав,
мир создай без боли с высоты полета
или песню — хрипло, плачем горло сжав.
[27.11.92]
Чем платила — нерастраченное вновь,
что теряла — обретенное вовек,
позабытое кипеть заставит кровь,
полустертое как сон коснется век.
Песня в горле стынет ледяным комком,
слезы солью выжгут бледную строку.
И когда пойму — и боль, и крик — о ком,
что тогда решать — на этом берегу?
Сын отца, как от ладони в глине след,
и Учителя — всего лишь ученик,
отражается из черной глади свет,
как слепящий незатменный, вечный блик.
И творца перерастающий в пути,
как поэта — рифмы сдвоенный росток,
он на плечи принял и сумел нести
мир беспомощный, что так порой жесток.
И опять искать невысказанно слов,
и опять ловить туманный парус сна…
Где душа твоя, забывшая любовь,
где судьба твоя, полынная до дна?
И не выразить, не выплакать, не спеть,
не исправить зла, содеянного злом,
только знать — и ждать, что призрачная смерть
уведет к тебе, за черный окоем.
[27.11.92]
«Балладу написать, и песню спеть от боли…»
Балладу написать, и песню спеть от боли,
а может просто лечь и плакать ни о чем,
и видеть светлый мир с жестокою судьбою,
и силу, что дрожит натянутым лучом.
Дотронуться до всех теней, скользящих серо,
испробовать на вкус забытые слова,
и остается вновь одна лишь только вера,
и теплится она отчаянно, едва.
И видеть бледный лик, проклятый и забытый,
и чувствовать стекло преграды меж миров,
и путь искать туда — мечом насквозь пробитый,
и слышать приговор, который так суров.
И боли не унять в его горящем взгляде,
и сердце ледяным затянуто узлом.
Когда на башне ночь ветрами небо гладит,
он видит Пустоту — меж звездами излом.
Погасшею звездой, невидимою и жгучей
его судьба — и все, что миру ссудит рок.
Не слушайте врагов — безжалостный, могучий,
не верьте, что силен, не верьте, что жесток.
Едва ли описать — словами, на бумаге,
какая ночь взошла в душе его, когда
горели в небесах победы Света флаги,
и уходил за грань Учитель навсегда.
На плечи одного, пусть сильного, мальчишки
взвалите этот мир — и бросьте одного.
Когда все одному, то все на свете слишком —
всего лишь ученик, не знающий всего.
И вот за эту ночь, взрослея по минутам,
он все сумел понять, и сам свой путь постиг,
и серым липким злом, как Пустотой, опутан,
он выстоял и встал — всего лишь ученик.
И утешенье сна в забытом предсказании,
и встреча впереди, и мир в душе его…
Но где мне суждено смертельное касанье,
и как зажечь звезду из сердца моего…