[14.02.91]
Словно во сне летя,
я все прошу остаться
там, где в сияньи дня
мне и сейчас шестнадцать…
Ветра звенящий зов —
заполночь разогнаться,
мчаться туда, где вновь
мне навсегда — шестнадцать.
[18.02.91]
Уходить, так всерьез,
сколько можно — вдогонку, в оглядку…
Чтобы не было слез,
одолжи до получки тридцатку,
и бессонную ночь
пережив, как горячку в простуду,
хлопни дверью и — прочь,
не окликнут, не вспомнят Иуду.
Ну а ежели вдруг
не поверят, простят и догонят,
если преданный друг
скажет, что этот замысел понят,
оттолкни, оторви —
это памяти цепкие руки,
это бродят в крови
пробуждаясь, весенние звуки,
это солнечный свет
через красную светит палатку,
это то чего нет,
что сгорело так ярко и кратко…
Еще раз повтори
все, что слухи тебе приписали,
на себя говори —
в эту ложь не поверят едва ли.
И осина дрожит
не от ветра, а от омерзенья,
и никто не решит
за тебя, и пропало везенье.
Километры и дни
бесполезные годы разрубят…
А тридцатку верни —
ведь серебряник — это не рубль.
[23.02.91]
Мы с тобой — земля и небо,
ливнем свитые в одно,
мы с тобою быль и небыль,
мы — Нефела и Ино.
Не деля любви и царства,
разломили, словно хлеб,
смесь доверья и коварства
Не про нас, наверно, мифы,
но един для всех закон:
белой пеною о рифы
с плачем бьется Геллеспонт.
И двуликое единство
разрывая пожалей
в рунном свете золотистом
улетающих детей.
[26.02.91]
«Окончен сон, окончен год…»
Окончен сон, окончен год,
И поздний снег слепит глаза,
И путь далек, и рог зовет,
и сокол взмыл под небеса.
Поводья тронь — ночных дорог
тебя уводит крутизна.
замшелый позади порог
и арка двери в никуда.
Ты не был здесь? Следов твоих
песок развалин не хранит,
и звук шагов давно утих,
и рук тепло вобрал гранит.
Узор забытых букв и слов
уже неясен — стертый ряд.
Тебе умерших языков
фонемы моло говорят,
и ты не ведаешь пока,
мирской заботой окружен,
что в камне ждет уже века
тебя — весь ряд твоих имен.
[27.03.91]
Вот сбылось пророчество,
город, город стен.
Это одиночество
взяло тебя в плен.
Харад стройнобашенный,
павший все же ниц,
вдаль летят над пашнями
стаи черных птиц.
Стен твоих не трогал враг
долгие века.
Их сотрет порогами
времени река.
Боль моя ушедшая,
ты меня не мучь —
вновь смотрю в прошедшее
я с харадских круч.
А подвал затопленный
сыростью пропах —
чей-то плащ затоптанный,
пепел, пыль и прах.
Я возьму истлевшую
рукоять меча,
пыль смахну осевшую,
забытья печать,
и проснутся воины,
и зареет стяг,
зарастут пробоины
памятных атак…
Нет, сбылось пророчество…
Харад крепко спит.
Лишь флагшток отточенный
целится в зенит.
[13.06.91]
Разминувшись во времени с ним,
на прозрачных дорогах опять
призрак счастья, летуч и гоним,
будет вечно его обгонять.
И полою плаща ветерок
будет щеку его задевать.
И одно лишь ссудил ему рок —
догонять, догонять, догонять…
Будет вечный безмолвный приказ
гнать вперед его через века.
И зовущих, заплаканных глаз
не коснется, не вытрет рука.
И чужие шаги за спиной
не заставят его повернуть.
Плачь ли, зов, безысходности вой —
он продолжит безудержно путь…
Отпусти его, время, прости,
он не может иначе никак,
он не верит, что там, впереди,
не манящее счастье, а враг.
он продолжит безудержно путь…