Протяни ладонь открытую врагу,
пробил час уже и сорвана печать.
Сколько ты терял в бою и на бегу,
попытайся путь сначала свой начать.
Посмотри в глаза и меч свой опусти,
не для боя силы ты свои берег…
К этой встрече вас вели судьбы пути,
к перекрестку и слиянию дорог.
Ты так долго шел, дойди же до конца —
слышишь звук струны в сиянии огня,
слышишь — вместе бьются горячей сердца,
и душа твоя касается меня.
Здесь запреты сняты, гаснет слово «нет»,
здесь единство больше дружбы и любви,
только вместе мы увидим звездный свет,
дай мне руку, стань собою и живи!
[12.01.92]
ВСТРЕЧА
Теплая рассыпь огней, как ладонь,
сон повторенный, растущая явь…
Милая, славная, добрая — тронь,
боль мою вечную снова убавь.
Земля касается едва
и принимает самолет,
Москва, извечная Москва —
опять окончился полет.
Движется улиц светящихся сеть,
ниточка к сердцу — Тверская к Кремлю,
и очень важно запомнить, успеть
и непременно сказать, что люблю…
И в укоризне ты права,
и в всепрощении безмерна,
Москва, извечная Москва,
во мне ты пульсом бьешься мерно.
Примет привычная к толпам меня,
но отличит все же блудную дочь,
среди других, подгоняя, маня
к ней прикоснуться — московская ночь.
Ты мне — как пристань кораблю,
ты для меня всегда жива,
я вновь шепчу тебе — люблю,
моя извечная Москва!
[12.01.92]
УЛЕТАЯ
Ничего не обещаю,
равнодушно вниз гляжу,
я прощаюсь и прощаю,
потому что ухожу.
Не хвалите этот город
в свете северных небес,
он так холоден и горек,
он рассыпался, исчез,
может статься он прекрасен,
и кляну его я зря,
но навеки путь мне ясен
из него — из января.
В сквозняках аэродрома,
в сетке скрещенных антенн,
я уже почти что дома…
Беломраморный Роден,
я постигла, что рукою
холод камня не согреть,
и к знакомому покою
рвусь сквозь бури улететь.
На десятом километре
набирая высоту,
я увижу в звонком ветре
непогасшую звезду.
Как всегда не пожалею
ни о чем и никогда.
Я смогу и я успею,
я прорвусь сквозь холода.
Расстоянье не помеха,
и судьба мне не указ…
Звезды отблеск, только эхо
этот мир создавших глаз.
[12.01.92]
ПЕСНЯ
Ты знаешь, что еще не кончена Игра,
и долгий длится день, и ночь тебя тревожит,
и ветер, с гор слетев, шепнет тебе: «Пора!»,
и, падая, звезда исполнит сон, быть может.
Сквозь дерево клинков прорежется мифрил,
из языков огня владыка Махал встанет,
и не фонарь горит в венце, а Сильмарилл,
и Мелькор в темноту души твоей заглянет.
И призрачная вязь тенгвара на мече,
и станет алтарем вдруг камень придорожный.
Ты чувствуешь тепло ладони на плече,
но видишь только тень, взглянув неосторожно.
Из горьких трав венок замкнет в кольцо огонь,
при звуках языка неведомого вздрогнешь,
и ледяной воды дотронувшись, ладонь
сотрет твое лицо, и ты его не вспомнишь.
И будешь разбирать упрямо письмена,
покуда не поймешь, как часто сердце бьется,
и прозвучат в ночи, как песня, имена,
и новая звезда в ладонь тебе сорвется.
Ты позабудешь час, назначенный судьбой,
в застывших небесах день году равным станет,
все кончиться, но все останется с тобой,
взгляни назад — и тень незримо рядом встанет.
[6.08.92 — 25.08.92]
ИРИСЫ
Зажигали солнце — до смерти пугали,
Маленькие дети руки обжигали.
Не разбудит память знамя звездной ночи —
лунный свет ослепит, душу заморочит.
Приходили гордо — свысока глядели,
от тяжелой рати струны гор гудели.
Не отряд, не войско, а бессмертных стадо,
в чьих глазах сияет слово Манве: «Надо!».
Проходили мимо — руки не марали,
но горели души, дети умирали.
И бежали быстро темными лесами
вестники несчастья с горькими глазами.
К северному ветру губы припадали,
и скользили тени, где враги не ждали.
Принимал гонцов он на траве зеленой.
Дети танцевали, зеленели клены,
беззаботной птицей билось в скалах эхо
и ручей смеялся серебристым смехом…
Но как тень упала весть о войске Света —
взгляд недоуменный, выдох — как же это?
Он вставал с улыбкой, распрямляя плечи,
он сказал сидящим: «Я один их встречу!»
Войско — не игрушка, бойня — не забава…
и вздохнул устало: «Да, у вас есть право!»…
Горестное право рядом с ним остаться —
и они вставали — умирать, не драться,
и они ложились в солнечные травы,
закрывая Душу мира от расправы.
И от каждой новой яростной атаки
на телах и листьях расцветали маки.
Маковое поле — где смеялись дети
в солнечном, палящем, беспощадном свете…
Где сидел Учитель — цепь сомкнула звенья,
остальных сгоняли — в маки на колени.
Все они стояли, слез не вытирая,
и лилась на маки эта соль живая.
И синели маки над Его следами,
скорбно поднимались ирисы рядами.