Дороги, как вода, вдали блестят,
Текут они, как реки в лунном свете,
А рек сереброструйный стройный лад,
Как будто трасс причудливые сети.
И черных тополей трепещет ряд:
Шаль просят, чтоб согреться, у прохожих.
А трясогузки так пищат, пищат!
Справляя свадьбы в гнездышках пригожих.
Как благовонье, мелкий дождь душист,
Так сладко ртом его ловить левкою!
Невеста-деревце под ветра свист
Роняет флердоранж, взмахнув рукою.
Залетный дождик — гость из дальних стран,
Давно безводье землю истощает.
Гремит с амвона падре Океан:
О пользе слез Луне он возвещает.
Луна, в чей плен так сладостно попасть!
Луна, чьи фазы помнят при посеве!
На океан твоя простерта власть,
На женщин, тех, что носят плод во чреве.
Магичен в полнолунье твой восход
Твой ореол — Поэзии потоки,
Их, кажется, струит небесный свод:
Смочи перо — и сами льются строки…
Октябрьским вечером придет Луна,
Сменить волшебным свет бесстрастный Феба.
Изящества и прелести полна[5],
Монашка вечная ночного неба.
Порту, 1886
Бедная чахоточная
Когда я вижу, как она проходит,
Худа, бледна, на мертвую походит,
Идёт на пляж за морем наблюдать, —
Ах, сердце стонет звоном колокольным,
Угрюмым звоном, точно над покойным:
Ее судьбу нетрудно угадать.
Как лист легка, как веточка сухая,
На небо смотрит, изредка вздыхая:
Снует там чаек острокрылых рать.
Зрачки ее — малиновки немые,
Они бы в небо с ликованьем взмыли,
Да крылья не придется испытать.
В молочно-белых платье и берете —
Сгущенный лунный свет в том силуэте —
Как издали ее изящна стать!
На пляже видя белую фигуру,
Все кумушки завидуют ей сдуру:
«Невеста! Повезут ее венчать!»
Собака — компаньон ее печальный,
Собаке предстоит и в путь прощальный
За ней идти, и ждать ее, и звать…
В глаза с тоской ей смотрит: «Не исчезни!»,
Под кашель, частый при ее болезни,
Пес сразу начинает завывать.
И с горничной — что толку в той особе? —
Среди детей у моря сядут обе,
Там, где синей и чище моря гладь.
Дед Океан, в глаза ей робко глядя,
Льняной свой ус рукой дрожащей гладя,
Беседу с ней стремится поддержать
Об ангелах, каких во снах видала,
О том, из-за кого она страдала…
Волна прильнет и убегает вспять,
И сердце разрывается от горя,
Когда услышу нежный шепот моря:
«Излечишься, лишь надо подождать…»
Излечишься? Напрасные надежды!
О, падре, умасти ее одежды:
Тебе ее придется отпевать.
И тело ангела истлеет в яме,
Так рок судил — любимой быть червями,
Никем другим любимой не бывать.
Излечишься? Болезнь ей тело гложет…
Поверить в исцеление не может,
Ах, если б хоть на время забывать!
Но кашель сух, в нем столько острой муки,
Стук молотков мерещится мне в звуке,
Как будто гроб явились забивать.
Излечишься? А нос ее в то лето
Стал заостряться: верная примета…
И с ужасом на это смотрит мать.
Сухие пальчики, как веретенца…
Мать бедная, ей не поможет солнце,
Смотри! Октябрь, дни стали убывать…
Леса-да-Палмейра, 1889
Сонеты
1.
В былые дни перо свое кровавил,
Покуда жар от углей не угас,
Искал в открытой ране, против правил,
Свои чернила для чеканных фраз.
Вот так я свой молитвенник составил,
О жизни свой бесхитростный рассказ,
Я в нем был прям, ни в чем я не слукавил —
И, может быть, он растревожит вас.
Молитесь по нему, и вы сполна
Поймете жизнь: нет муки окаянней,
Когда она иллюзий лишена.
О, юноша, земляк, ни ожиданий,
Ни светлых грез — знай: эта жизнь — одна
Страстная пятница твоих страданий!
вернуться
5
В оригинале парафраза слов Квинтилиана о Горации: plenus est jucundi-tatis et gratiae — полный прелести и изящества.