Столица твой образ бесценен,
Но, в вихре враждебных начал
С монгольскими скулами Ленин
Твою красоту развенчал.
И смотрит чухонское небо,
Белесою ночью и днем,
Как бронзовый всадник от гнева
Низринулся в бездну с конем.
«Пусть ветер поет за окном…»
Пусть ветер поет за окном —
Мы как-нибудь все же живем,
Смеемся, поем иногда,
Забыв, что уходят года.
Заботой себя не тревожь —
Все глупо, все пусто, все ложь…
Сегодня целуй одного,
А завтра забудешь его.
Пусть будет он близок и мил,
Но трудно любить средь могил…
И ветер колотит крылом
В пустой и разрушенный дом.
«С тобой мне легче, потому что ты…»
Люшеньке
С тобой мне легче, потому что ты
Сама страдаешь и поешь при этом,
Мы оба терпкой грустью налиты,
Как пруд осенний, бледным лунным светом.
С тобой вдвоем — я все перетерплю,
Все позабуду, выпою, развею…
Не потому ль назвал тебя я — Лю,
Что полностью сказать: лю-блю — не смею?
«Всегда со мной в работе иль покое…»
Всегда со мной в работе иль покое,
На улице иль в комнате моей,
Певучее и нежное такое,
Созвучие из солнечных лучей.
Всегда во мне, как огненное пламя,
Горящее бессменно день и ночь,
Поющее в моей душе стихами,
Зовущее все в жизни превозмочь
И в холоде, и в пламени, и в дыме
И в ясности, и в сумерках, во сне
Что может быть прекрасней и любимей,
Чем это гармоническое имя,
Поющее, живущее во мне.
Весна
Опять в окно заря
и воздух полон хмеля,
Весенних запахов,
тревожащих мой сон…
Я рву с календаря
последний день апреля,
Как год назад в саду
рвал первых роз бутон.
Так каждою весной
мы окна открываем,
И, улыбаясь утренней заре,
Доверчиво,
по детски, забываем,
О том, что все, увы,
уходит в октябре.
«Я не первый с тобой, не последний…»
Я не первый с тобой, не последний,
И не первая ты у меня,
В этой чувственной нашей обедне
Ночь закрыла сияние дня.
Оттолкни, оскорби, я не струшу,
Знаю я, мой мучительный друг,
То, что камни в усталую душу
Попадают из ласковых рук.
«Сегодня вечер ветреный и теплый…»
Сегодня вечер ветреный и теплый.
Мы в этой комнате, от дыма голубой…
Как хорошо мне в этой жизни блеклой
Поговорить, любимая, с тобой…
Спит девочка, сложив ручонки,
Жизнь и ее успела обокрасть…
Давно ли ты сама была девчонкой,
Совсем не думая про боль и страсть…
Забылось все, давно потухло пламя,
И боли нет и страсти тоже нет.
Целую я холодными губами
Нет, не тебя, а детский твой портрет.
«А письма все короче и короче…»
А письма все короче и короче,
Все суше и неласковей слова…
Я скоро доживу до сжатых строчек:
«По-прежнему работаю, жива»…
Ты знаешь, мне и этого не надо,
Привык один смотреть я из окна,
Когда выходит осень за ограду,
Смертельною желтухою больна.
Там где-то бьются в сумасшедшем ритме
Чужие жизни в каменных мешках…
И тянется рука невольно к бритве,
А сердце ждет последнего прыжка.
Но толку нет в случайно вскрытой вене:
Живи, топись, стреляйся, прыгай, пей —
Ты ничего на свете не изменишь
Ни жизнью и ни гибелью твоей.
Мир не заметит, солнце не погаснет,
И пульс не остановится живой
Когда один какой-то череп хряснет
О выпуклые камни мостовой.
«Я был плохим. Да, ты права, не спорю…»
Я был плохим. Да, ты права, не спорю,
Был хуже всех — отцов, мужей, людей.
Я не сочувствовал чужому горю
И не искал сочувствия нигде.
Я не старался с этой жизнью ладить,
И спорить с ней я тоже не хотел,
Писал не денег и не славы ради,
Писал тебе… Я просто жил и пел.
Я совершал ошибку за ошибкой,
Не различал ни в чем добра и зла,
Склоняясь только пред твоей улыбкой,
Пред отблеском обманного тепла.
Ни прошлое меня не волновало,
Ни будущее — что мне времена,
Когда заря над городом вставала
Из одного, из твоего окна.
Я знал, что жизнь встает с другим рассветом,
И все цветет от солнечных лучей,
Но для тебя я забывал об этом,
И для тебя я был всегда ничей.
И вот теперь, когда закрылся ставень,
И нечем жить, и улица темна,
Ты не имеешь права бросить камень
В того, кто пел у твоего окна.
«Здесь Тютчев жил, здесь он встречался с Гейне…»