Здесь Тютчев жил, здесь он встречался с Гейне;
Взволнован величавой стариной
Я прохожу почти благоговейно
По улицам, разрушенным войной.
И, поднимаясь к призрачным вершинам,
Я забываю то, что жизнь не та,
Что мир отравлен кровью и бензином,
И в подземелье спряталась мечта.
Здесь по пути последних вдохновений
Меня водила нежная рука,
Здесь я был счастлив несколько мгновений,
За них судьбе готов отдать века!
«Когда стихает чувственная вьюга…»
Когда стихает чувственная вьюга,
Где кровью холод прошлого согрет,
Закрыв глаза, ты вспоминаешь друга,
Которого с тобою больше нет.
Воспоминанья ничего не значут,
Но их ресницами закрыть нельзя.
Ведь все равно под ними плачут, плачут
Бессонные, бесслезные глаза.
Нет, не о друге… Что на свете дружба?
Не о чужой любви, ушедшей вдаль,
А лишь о том, что в жизни все не нужно,
Что этого ненужного не жаль.
«Это все неправда и неверно…»
Это все неправда и неверно,
То, что ты со мной не заодно.
Я тебя люблю нелицемерно,
Просто, ясно, верно и давно.
Как бы ни бросали нас событья,
Разделяя мертвою стеной,
Ты ведь знаешь: должен приходить я
Отовсюду лишь к тебе одной.
«Я не знаю, что тебе сказать…»
Я не знаю, что тебе сказать,
Если нас столкнет внезапный случай…
Старого мне повторять нельзя,
Новой лжи еще я не научен.
Да и прошлому наперекор
Захлестнется сердце новой злобой,
И совсем не хочется мне, чтобы
Прозвучала встреча, как укор.
Нет, уж лучше так, без всяких встреч,
Боль души заковывая в строчки,
Одиноко и спокойно жечь
Прошлого ненужные кусочки.
«Я знаю: лишь сумрачным тучам…»
Я знаю: лишь сумрачным тучам
Владеть неизбежной судьбой…
Я к жизни цыганской приучен,
Приучен к разлуке с тобой.
И в комнате — серой коробке
Бродячей моей нищеты
Твой голос и грустный и робкий
Звучит средь ночной пустоты.
Как будто в покинутом зале,
Где кончился киносеанс,
И жизнь, и любовь отзвучали,
Как пошлый цыганский романс.
«Мой голос останется с вами…»
Мой голос останется с вами,
Простыми словами споет —
Был с вами, любил вас, и вами
Все, что написал он — живет.
Пусть то, что скажу — безрассудно,
Но только не скажешь ясней:
Быть первой любовью — нетрудно,
Последней — гораздо трудней!
«Я вновь отравлен шумом городским…»
Я вновь отравлен шумом городским,
В котором ты — как тихая лампада.
И сердце разорвалось на куски
От прошлого, которого не надо.
Нет, я не святотатец, и храню
Воспоминанья с нежностью и мукой.
Но не зажечься прежнему огню,
Потушенному длительной разлукой.
Ты спрашиваешь: почему молчу?
Я болен прошлым, и изнемогая
Забыть в уединении хочу
Мучительное слово: дорогая…
Оно звучит чем дальше — тем печальней,
И только лишь входя в последний дом,
Пойму, произнеся его с трудом,
Что ты была одна в дороге дальней
Звездою путеводной и крестом…
Липы
Люшеньке
Опять они, сквозь городские хрипы,
Сквозь дым и вонь и въедливую гарь
Благоухают, расцветая, липы, —
Ты помнишь их, любимая, как встарь.
Они бросают желтые браслеты
На мостовую, грея боль камней…
Мы тоже были в эти дни согреты
Последней радостью шатающихся дней.
Опять они в своем чудесном цвете
Совсем, как там, благоухают вновь,
Но — понимаешь — были те — не эти,
Как и не та к тебе моя любовь…
А может быть я вспоминать не вправе
Ни лип, ни счастья… знаешь… ничего…
Я тоже там любовь мою оставил
Под липами у дома твоего.
«Я жизнь свою прожил…»
Я жизнь свою прожил
Ненужно и бледно,
И вот, когда время
Пришло умирать,
Блеснула ты мне
Красотою победной,
И хочется жизнь мою
Снова начать…
И в сердце запели
Победные трубы,
Я молод и с плеч своих
Годы свалю.
И кажется мне,
Что любимые губы
Так тихо и нежно
Мне скажут: «люблю»…
Увы, понапрасну
Я снова взволнован.
И годы смеются
В ночной тишине…
Как больно, как горько,
Что нежное слово
Ты скажешь другому,
Но… только не мне.
«Как хорошо, что осень золотая…»
Как хорошо, что осень золотая
Тебя в мой дом печальный привела:
Что жизнь моя, убогая, простая
От встречи, как от Солнца, расцвела.
Как хорошо, что сбросив страх пред чувством
Я пересилил самого себя,
Что бесконечной нежностью и грустью
Стихи мои запели для тебя.